Судьба — солдатская

Орлов Борис Николанвич

…Два дня, дерзко преградив немцам путь к реке Луге, отбивался полк от озверевших гитлеровцев, которым во что бы то ни стало надо было прорвать его оборону и двинуться вперед, к Ленинграду.

Лесной холмистый массив, на котором окопался полк, немцы почти беспрерывно обстреливали из пушек и минометов. Но танки после атаки в первый день, когда четыре из них были подожжены, а два застряли в болоте между озерками, гитлеровцы больше не пускали. Зато они не жалели пехоты, снарядов и мин. Сообразив, что так просто полк им не сокрушить, на третий день они пригнали откуда-то пленных красноармейцев. Тех, которые отказались идти впереди их цепи на зарывшийся в землю полк, расстреляли тут же. Остальных погнали под устрашающие окрики и автоматные очереди.

Полк замер. Замешательства не было. Просто никто не хотел стрелять

по своим — все выжидали минуты, чтобы броситься в штыковую, а там… Когда до линии окопов осталось метров сто пятьдесят, среди пленных что-то произошло. Упал на землю сначала один. Упал и пополз по зеленой с редкими кустами лужайке. Потом, будто сговорившись, попадали остальные. Немцы начали было стоя, как шли, стрелять по уползающим красноармейцам, но в это время откуда-то с фланга ударил «максим». Длинная очередь пошла гулять по цепи. Немцы падали. Отстреливаясь, уползали за кочки, за кустарник. Атака их захлебывалась. Но гитлеровцы быстро пришли в себя: заметив, что огневое взаимодействие на левом фланге батальона Похлебкина организовано с соседом без учета местности, и, перегруппировавшись, бросились, пригибаясь, на батальон Похлебкина по еле заметной лощине. Пулемет с фланга второго батальона поразить их тут не мог, а ружейно-автоматный огонь похлебкинцев был очень слаб: боеприпасы кончались и огневые точки располагались здесь очень редко. И гитлеровцам удалось ворваться в наши окопы. Бойцы кинулись в рукопашную схватку. Немцы поливали наших из автоматов. Их было намного больше, и они пробились узким коридором через оборону полка на всю глубину ее, ворвались в обоз. Батальон Похлебкина оказался отрезанным от основных сил полка на маленьком пятачке земли, окаймленном со всех сторон озерками. Людей осталось совсем мало. Патроны кончались. Не было мин и снарядов. Оставалось по гранате-две на отделение.

Это произошло часа в четыре вечера. А в восемь тридцать неожиданно для батальона там, где остались основные силы полка, разразилась горячая ружейно-пулеметная перепалка. И почему-то все сразу поняли, что полк отходит в низину. И действительно, через полчаса стрельба стала медленно удаляться к болотистым лесам, на северо-восток. Стародубов, находившийся в это время с Буровым в окопе у Чеботарева, сказал, вглядываясь в помрачневшее лицо Сутина: «Знамя бы только вынесли». Буров через минуту ответил: «Знамя вынесут. Оно во втором батальоне было. Штаб вот со всеми документами… у гитлеровцев. С обозом захватили. — И проворчал: — Не обоз бы этот, так не прорвали бы… И людей бы столько не потеряли…» Стародубов, пригибаясь, побежал по вырытому ночью неглубокому ходу сообщения на КП батальона. Буров посмотрел на трясущегося Сутина. «Тебе что, страшно? — спросил он его. — Сейчас не время дрожать». Сутин, машинально сжимая цевье автомата, молчал. Политрук вспомнил, как в батальоне, когда полк стоял еще на УРе, расстреляли труса. Захотелось напомнить об этом Сутину, но по цепи передали, что его требует комбат, и Буров, забыв о ходе сообщения, а может, и пренебрегая им, короткими перебежками напрямую бросился к КП.

Похлебкин в окружении оставшихся офицеров батальона сидел на дне окопа. Вытянув раненную осколком ногу, обутую в сапог с разрезанным голенищем, он чертил на песчаном грунте схему. Буров сразу понял: решился на прорыв. Комбата выслушали. Он считал: сосредоточив оставшиеся силы на позициях второго взвода первой роты, необходимо идти немедленно на штурм. Варфоломеев предложил свой план выхода из вражеского кольца. «Сил идти на штурм у нас нет, — сказал он, поглядев на Стародубова. — Мы можем рассчитывать лишь на одно: дождаться темноты и просочиться через вражеские позиции. Поэтому не лучше ли идти ночью, и идти справа вот от этого озерка, по болоту, — Варфоломеев чуть приподнялся и указал рукой в сторону, где надо выходить. — Немцы наверняка тут имеют просто отдельные заградточки… Да и вообще, тут топь… всех не перестреляешь, а при хорошем прикрытии пулеметным огнем тем более». Похлебкин выслушал, но с планом не согласился. «Ждать ночи нельзя. Немцы раньше могут атаковать», — проворчал он. Его поддержал оказавшийся в черте батальона Вавилкин. Остальные, глянув на комбата, впились глазами в схему прорыва, начерченную майором на песке.

Молчали. Понимали — последнее слово за Стародубовым. На чью сторону он станет, так и будет. Слушали,

как посвистывают, пролетая над окопом, шальные вражеские пули. Ловили далекую затихающую ружейно-пулеметную стрельбу. «А наши все же отрываются от немцев», — вздохнул Буров. Никто не откликнулся на его слова. Ждали решения Стародубова, и Стародубов, хмурясь, думал. «В батальоне осталось сто восемьдесят человек, — проронил наконец он. — Обороняться почти нечем. Патронов даже нет. — И, обведя всех холодным взглядом, произнес: — У нас один выход — принять план Варфоломеева. Этот план рассчитан на сохранение людского состава, он менее рискован… И к Похлебкину: — Мы должны или выйти сегодня, или сегодня же… погибнуть», — и замолчал. Комбат свирепо смотрел на батальонного комиссара. Ничего не говоря, встал. Ногу прожгла боль. И вдруг, схватившись рукой за шею, начал падать… Из-под ладони хлестала кровь. Его сразу же перевязали. Принесли из КП носилки. Положили на них. Стародубов приказал, Шестунину, который теперь командовал третьим взводом, быть возле комбата, а сам, прихватив Варфоломеева и Бурова, направился в первый взвод, откуда надо было идти на прорыв.

В траншее творилось непонятное. Разгоряченный Закобуня что-то объяснял сержанту Курочкину, показывая длинными руками в сторону немцев, на кустарник перед окопом. Рядом, присев на корточки, возбужденно поглядывал на обоих Чеботарев. Разобравшись, Буров выяснил, что Закобуня пытался застрелить уползающего к гитлеровцам Сутина. «Последний патрон истратил на подлеца, — объяснил он политруку. — На себя берег…» — «Для себя беречь нечего. Это… тоже трусость — беречь для себя. Надо и последний посылать во врага, — ответил политрук. — На нас пускай враг патроны расходует… Уполз, значит…» И пожалел, что не успел поговорить давеча с Сутиным — может быть, и не случилось бы этого.

Стародубов выругался. «Подлец какой», — сказал он о Сутине.

Варфоломеев, спрятав голову за куст, торчавший над бруствером окопа, стал объяснять, показывая на местности, план выхода из кольца. «Голова!» — сказал ему одобрительно Стародубов. — Тебе давно пора не взводом командовать, а повыше…»

Разработав план прорыва в деталях, Стародубов, Буров и Варфоломеев отправились обратно на КП батальона — готовить людей к последней схватке… И вот они стоят перед умирающим комбатом. Стародубов, сурово поглядывая на носилки, приказывает Шестунину собрать сюда командиров рот и взводов — их мало, их почти не осталось. Шестунин убегает. Стародубов уходит на КП.

— Воды… — уже еле слышно шепчут запекшиеся бледные губы Похлебкина, а Буров все думает, уставив на комбата худое, черное от грязи и нервного напряжения лицо: удастся ли батальону вырваться отсюда?

Стародубов, взяв на КП комбата схему обороны батальона, возвращается обратно. Они садятся на дно траншеи и, изредка бросая взгляды на умирающего Похлебкина, уточняют план прорыва. Решают: начинать через тридцать минут, чтобы не дать врагу времени одуматься и понять, что у обороняющихся почти нет боеприпасов и осталась их горстка.

К ним подошли оставшиеся в живых восемь офицеров батальона и Шестунин с Вавилкиным. Стародубов приказал старшине командовать правофланговой группой прикрытия. Тот, коротко сказав: «Есть», требует для выполнения этого приказа хотя бы четыре диска с патронами. Стародубов отдает распоряжение собрать в батальоне патронов на четыре диска. Пулеметчиков разрешает Шестунину выбрать самому… Вавилкин просится в штурмовую группу. Он спокоен, собран. Винтовка, которую он держит в руке, длиннее его тела. Стародубов, оглядев с ног до головы старшего сержанта, отказывает ему. Вавилкин еле гасит обиду.

Комбат умер.

Время идти на прорыв.

Сумерки опустились на землю, изувеченную изнурительным, тяжелым боем. Потянувший ветерок лениво покачивает уцелевшую на березе ветку, и она то открывает, то снова заслоняет от взора Бурова крупную красноватую звезду еще на светлом, не успевшем почернеть небе…

Над окопом, где сидели Чеботарев, Карпов и Закобуня, с шумом пронеслась дикая утка. Плюхнувшись в озерко, она нежно, призывно крякнула и поплыла к берегу, заросшему кувшинками и осокой. Все трое, проводив ее глазами, снова стали смотреть в сторону, куда уходил, отстреливаясь, полк. Роем звенели комары. Лицо Закобуни покрылось пупырышками от их укусов. Чеботарев, глядя, как он остервенело отбивается от комаров, добродушно дает совет: