Судьба — солдатская
Шрифт:
— Прошу прощения, — обратился он к Зоммеру, который вместе с Соней шел за ними. — Вы, кажется, говорили, что изъявляли в комендатуре желание получить работу переводчика? — И, когда Зоммер подтвердил это, продолжил: — Я обещаю подумать и помочь вам. До свидания.
— До свидания, господин Фасбиндер. Я и моя супруга будем очень вам признательны за оказание такой милости.
Валя, когда гитлеровец предложил ей сесть в машину, попросила отпустить ее домой. Офицер изобразил что-то вроде обиды.
— Я
Она села.
Заведя мотор, Фасбиндер высунул в открытое окно правую вытянутую руку и крикнул, будто пролаял, стоящему на крыльце Зоммеру с Соней:
— Хайль Гитлер!
Зоммер в ответ поднял левую руку, сжав до синевы кулак.
«Не научился еще приветствовать по-гитлеровски», — с неприязнью подумала о нем Валя, и вдруг у нее мелькнуло: «А может, это он мне знак подает — жест-то рот-фронтовский!.. Да нет, скорей, случайно вышло так… Да, скорей, случайно…»
Фасбиндер поехал к центру. Миновали мост через Пскову. Эсэсовец, приглядываясь, как горит лицо девушки, выговорил:
— Если хотите, я привезу вас к нашему врачу. Я готов служить вам, фрейлейн.
Валя отрицательно замотала головой, а самой казалось, что и впрямь заболела: в груди колотилось готовое вырваться сердце, знобило. Какой кошмарный день! Предатель Зоммер. Потаскушка Сонька. А тут… этот убийца со своей любовью… Валя представила, что сделал бы с ней гитлеровец, узнай он ее мысли, и вздрогнула.
— Вот здесь поверните налево, — сказала она, показав на переулок, ведущий к ее дому.
Немец послушно свернул. Машина, когда кончился каменный настил, запрыгала по ухабам, остановилась.
Офицер о чем-то думал. Уткнувшись глазами в рытвину впереди, заговорил немного с укором в голосе:
— В деревушке, я заметил, вы жалели этого большевика… Как его? — а потом с издевкой усмехнулся: — Помойкин. — И требовательно: — Вы ненавидите нас, немцев?
Валя подняла на Фасбиндера глаза.
— Странный вопрос. — И ушла от ответа: — Парень этот — Момойкин. Он не большевик. Он приспособленец. Скажу честно, таких людей я презираю, поэтому его не жалела… Мне было просто страшно.
— К экзекуциям надо привыкнуть, — улыбнулся одними губами гитлеровец, — и они станут не страшны.
— Нас учили гуманности.
— Гуманность… Что такое гуманность? Гуманность — это заблуждение дряблого, нетвердого духа.
— Так я не думала, — устало ответила Валя и взмолилась: — Но мне все-таки надо домой! Я больше не могу.
Машина кое-как перебралась через рытвину. Фасбиндер ворчал по-немецки. Возле калитки Валиного дома остановился. Дотянувшись через Валю до ручки, открыл дверцу.
Пытаясь отвести локоть Фасбиндера, Валя дотронулась до его руки.
— Я прошу вас… — проговорила она чуть не плача. — Видите, мне плохо.
Немец, убирая руку, пролепетал:
— Я… прошу вас, разрешите мне проводить вас? Вы для меня… Вы… вы божество, славянское очарование…
— Не прибрано, когда-нибудь в другой раз, — нашлась Валя.
— Ну подождите, я помогу вам выйти, — взмолился Фасбиндер и, выскочив из машины, по-юношески резво обежал ее спереди; распахнув дверцу, протянул Вале руку: — Прошу вас, фрейлейн.
На крыльцо выскочили растрепанная Акулина Ивановна с сынишкой. Широко открытые испуганные глаза се онемело уставились на немца и Валю. Схватив за руку мальчика, она попятилась в дом. Коля, рванувшись, сбежал с крыльца.
— Вы разрешите мне побывать завтра у вас? — прикоснувшись тонкими холодными губами к Валиной руке, проговорил, приходя в себя, офицер.
Валя, поглядев на мальчика, покраснела от стыда. Еле слышно выговорила:
— Но вы же видите, что мне нездоровится.
— О, я понимаю вас, фрейлейн, но и вы должны понять меня: я буду волноваться, не зная, что с вами. — И, подведя ее к крыльцу, спросил: — Я до сих пор не могу понять, что заставило вас показать мне дом Зоммера? Его фрау — ваша подруга. Вы что…
— Я ненавижу, как и этот Зоммер, все советское, — перебила его Валя, — и потому выдала его, думая, что он скрывается.
— О, ко всему вы еще и мужественный человек! Это похвально, фрейлейн. Третья империя не останется перед вами в долгу. Я сегодня же сообщу кому надо, чтобы ваш дом не трогали, больше — оберегали: знаете, солдаты любят шалить, хотя их за это и наказывают — отправляют на фронт.
Фасбиндер попятился к машине. Валя, поднимаясь по ступенькам, слышала, как сын Акулины Ивановны бросил гневно:
— Эх ты, тоже мне!.. Шлюха ты продажная…
— Кто? — повернулась к нему Валя и, увидев злые, осуждающие глаза мальчика, сразу осознала значение сказанных им слов. Бросилась в свою комнату, упала на койку. Услышала голос Фасбиндера:
— Подойди ко мне, поросенок!
В голосе прозвенело столько угрозы, что Валя поднялась, стала к окну, смотрела из-за тюлевой занавески, как гитлеровец спрашивал возле машины у мальчика:
— Кто тебя научил так говорить?
— А я думал, ты по-русски не понимаешь, — промямлил Колька и, подняв на немца глаза, твердо добавил: — Дядька так говорил вчера на одну тетку, а я слышал. Она с фашистом под ручку шла…