Судьба всегда звонит дважды
Шрифт:
– Ух ты! Это кто такая куколка-блондинка?
– Это моя сестра, Катя.
– Прелесть какая хорошенькая!
– Значит, Катя хорошенькая?
– преувеличенно ровным голосом.
– А я - нет?!
– Нет. Катя хорошенькая. А ты - красивая. Улавливаешь разницу?
– Смутно.
– Неважно. А Катенька дивно хороша. Познакомишь?
– Она терпеть не может рыжих и конопатых, Бас.
– Да? Пичалька. Как жить, как жить?
– Бас так откровенно веселится, что Маше приходится ему подыгрывать, хотя ревность, да
– Если хочешь, познакомлю.
– Хочу, конечно.
– У нее есть парень, предупреждаю.
– Я уж как-нибудь это переживу, - он ее совершенно неприкрыто дразнит, и в этом так много его прежнего, что ей и сердиться не с руки. Так здорово видеть, как он смеется.
______________________
– Как настроение, Басик?
– Отсутствует.
– Боишься?
– Волнуюсь, - сознался, потому что притворяться уже сил нет. Завтра он очнется после наркоза и ему скажут...
– Все будет хорошо.
– Откуда такая уверенность, Маш?
– Отсюда, - она прижимает руку к левой стороне груди.
– Я точно знаю. Все. Будет. Хорошо.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Это глупо и смешно, но ему хочется ей верить. Да что там - он ей верит. Почему-то верит. Даже больше чем себе.
– Ладно... Вась... я пойду. Тебе отдохнуть нужно, завтра важный день.
– Ну да, я же работать буду. Лежать под наркозом на операционном столе - тяжкий труд.
– Не переживай. Все получится.
Она наклоняется и легко касается губами его лба.
– До завтра. Завтра все будет в порядке. Верь мне.
А он неожиданно перехватывает ее готовое отстраниться плечо. Притягивает ее к себе так медленно, чтобы она могла остановить его, если решит. Но она позволяет ему. И он целует ее в губы.
В этом поцелуе нет ничего эротичного. Это просто соприкосновение губ, крепкое, долгое, так, что дыхание смешивается.
– Верь мне, - ее выдох ему.
– Хорошо, - его выдох ей.
____________________
Нет, плакать она не будет. Она теперь сильная. Она чувствовала в себе совершенно неколебимую уверенность или упертость. Не позволить ему больше валять дурака. Встреча с Артемом Борисовичем словно была последней точкой в этой уверенности. Что она делает все правильно. Именно так - правильно.
И в этот раз все иначе. Васька выглядит намного лучше. Ему сняли гипс с руки, почти сошли на "нет" страшные синяки и кровоподтеки. И вообще - он сверху, до пояса выглядит почти нормально. Если не принимать во внимание его совершенно дикие патлы. А стричься Бас отказывался категорически по какой-то одному ему ведомой причине. Маша, в попытке пристыдить его и убедить принять благопристойный вид, подарила ему пару заколок в виде розовых Китти, со стразиками, разумеется. И Бас демонстративно к ее приходу закалывал свою обросшую челку ото лба именно ими. Ну и кто кого поддел, спрашивается?
Она до позднего вечера гуляла по близлежащим к пансиону кварталам. Думала поснимать, но сил поднять камеру не было. Не в руках сил, а где-то глубже, внутри. Часам ближе к одиннадцати, сообразив, что в результате своего беспорядочного променада стала объектом пристального внимания со стороны группы громкоголосых чернокожих подростков, Маша в ближайшем магазинчике купила бутылку красного вина и торопливо вернулась в свое временное пристанище. Именно благодаря бутылке вина она и смогла уснуть в ту ночь.
А утром она сделала то, что дала себе слово сделать в день операции давно. Небольшой православный храм, находящийся не так уж далеко от клиники, она присмотрела почти сразу по приезду. И теперь она направилась туда.
Машу трудно было назвать глубоко религиозным человеком. Не то поколение, не то воспитание. Но желание, нет, даже потребность сделать именно так, возникла сама собой, и Мария была необъяснимо уверена, что она должна это сделать. Пусть кто угодно из сверстников над ней смеется. Ей это все равно. Когда в твою жизнь приходят такие испытания, на мнение чужих внимания не обращают. Она будет делать то, что ей кажется важным и нужным Басу - пойдет и поставит свечку в церкви. За здравие. Так, кажется, правильно говорить? Кто бы ей еще объяснил, как это делать?..
Словоохотливая старушка, вроде бы из второго поколения русской эмиграции, если Маша правильно поняла, с видимым удовольствием помогла Марии. И в полутемном храме ей было комфортно, и глядеть на мерцающее пламя тонких свечей - умиротворяло. Но внутри что-то гнало ее отсюда. Не здесь ей следует быть. Ее храм сейчас - сквер французской клиники и третья слева по центральной аллее скамейка.
На этой самой скамейке ее и застали родители Баса.
– Маша! Ты что здесь желаешь? Почему не внутри?
– Здравствуйте, Артем Борисович... мадам, - она неловко кивнула матери Баса. Если Васькиного отца Маша чуть ли не боготворила за то, что он для нее сделал, то матери его... откровенно говоря, побаивалась. Необъяснимо.
– Я лучше... тут. Привычнее. Еще ведь ждать... долго.
– Нет, Маша, так не годится, - Литвинский-старший берет ее под руку.
– У нас с супругой есть специальный столик в кафе, в больнице. Мы там... все операции, все Васькины наркозы и реанимации переживали. Поверь мне, Маша, это счастливый столик. Мы должны сидеть за ним все время, пока...