Судьба высокая «Авроры»
Шрифт:
Ремонтные работы продолжались. Правда, крейсер покинул «кладбище» в Военной гавани, его перевели в док «трех эсминцев». Здесь предстояло привести в порядок гребные винты, кингстоны, подводную часть корабля.
На помощь команде пришли курсанты-комсомольцы — пополнение, откликнувшееся на призыв V Всероссийского съезда комсомола. В междудонных отсеках и в трюмах корабля стало многолюднее.
Однако каждый новый день рождал новые заботы. Поленов с боцманом Клочковым все чаще ходил на двойке по кронштадтским гаваням, выискивая недостающие для ремонта детали. Требование «все делать
Немало хлопот выпало на долю Льва Андреевича из-за якорей. Надо было достать три становых якоря.
Но где?
Еще в 1916 году, когда «Аврора» шла из Свеаборга в Рижский залив для участия в десантных операциях, все, без чего можно было обойтись, сгрузили с крейсера. Оставили в Свеаборгском порту и запасной становой якорь.
Второй якорь оборвался в Неве и был потерян. Год спустя потеряли и третий якорь, когда крейсер вели на кронштадтское «кладбище».
Проблема казалась неразрешимой. Конечно, якоря могли изготовить на Ижорском заводе, но это потребовало бы длительного времени, а крейсер был близок к тому, чтобы поднять пары и выйти в море. Кроме того, оставался в силе приказ: делать все без участия заводов, без денежных затрат. Этот приказ был продиктован жизнью, общей обстановкой в стране.
Рейсы на двойке по кронштадтским гаваням ничего утешительного не принесли. И Лев Андреевич, как это не раз с ним бывало, когда он искал ответ на неразрешимый вопрос, принялся листать свои альбомы, на страницах которых был представлен весь русский военный флот.
«Вдруг я наткнулся на фотографию крейсера «Богатырь», входящего в ворота Кронштадтской гавани, — вспоминал годы спустя Поленов. — Якорь у него был поднят под клюз и сразу бросился в глаза. Я знал, что крейсеры «Богатырь» и «Олег» одного типа. «Богатыря» в тот момент уже не было, но затопленный у Кронштадтского фарватера «Олег» должен был иметь такие же якоря. Этот крейсер по водоизмещению примерно такой же, как «Аврора». Тогда у меня и возникла мысль: нельзя ли попробовать снять якоря с потопленного «Олега»?»
В Кронштадтском порту Лев Андреевич разыскал чертежи и схемы «Олега». Вес якоря — 275 пудов, вес якоря на «Авроре» — 276 пудов. Выход был найден!
Водолазы в тяжелых скафандрах опустились на дно. Заскрипели лебедки, нагнули свои стальные шеи краны. Зеленый от водорослей, в чешуе налипших ракушек, из воды показался якорь…
8 июня 1923 года выдалось солнечное утро. Розовые полосы восхода легли на море. Под легкими порывами ветра по водной глади пробегала рябь.
На мостик «Авроры» поднялся командир крейсера. Возрожденный корабль уходил в плаванье…
Эту страницу из жизни «Авроры» воскресила небольшая фотография из семейного альбома Льва Андреевича Поленова.
Мой рассказ о первом в советские годы командире прославленного корабля мог бы быть продолжен, но я не пишу биографию Поленова. Я взял лишь несколько эпизодов из большой жизни Льва Андреевича, подсказанных фотографиями. Эти эпизоды — частица истории «Авроры». И личное от всенародного отделить тут невозможно.
Вот и теперь смотрю я на цветные эскизы, слушаю комментарии Льва Львовича:
— К десятой годовщине Октября «Аврору»
В то время краснознаменного флага не существовало, и каким он должен быть, никто не знал.
Отец решился разработать эскиз флага и предложил свой эскиз командованию. Командование эскиз одобрило. Ждать, пока изготовят флаг в мастерских, не было возможности. Пришлось рисовать ордена масляными красками на белых кусках флагдухов, а потом вшивать их в полотнище кормового и гафельного флагов.
К торжественной церемонии все было готово!
Покидая квартиру на Васильевском острове, я вспомнил, что отсюда, от заводской стенки Васильевского острова, в ноябре 1948 года «Аврора» ушла в свое последнее плавание — к месту вечной стоянки. В этом плавании участвовал и Лев Андреевич Поленов. Два тяжелых инфаркта, перенесенных им, не смогли помешать ему взойти на борт корабля.
«Аврора» стала его судьбой, его жизнью. И вопреки уговорам врачей, вопреки недугам, жестоко терзавшим его, он всегда находил в себе силы, чтобы рассказать об «Авроре» в рабочей, в молодежной или в военной аудитории. Так было и в тот, последний раз.
В ноябрьские дни Льва Андреевича пригласили к себе пионеры. Долгими рукоплесканиями приветствовали они известного авроровца. Рядом с боевыми орденами заалел галстук почетного пионера.
Лев Андреевич был взволнован. Он рассказывал, и вся жизнь проходила перед ним: и выход «Авроры» к Зимнему, и второе ее рождение, и первые заграничные походы, и… Внезапно рассказ его оборвался. Он прижал обе руки к груди, словно хотел зажать комочек сердца своими ладонями, но опоздал. Он упал, будто настигли его осколки и пули трех отгремевших войн, в которых он участвовал.
Гроб с телом Льва Андреевича, сопровождаемый многотысячным кортежем, установили на Петроградской набережной. На борту «Авроры» замерла в траурном безмолвии команда крейсера. Дрогнули трубы оркестра. Дрогнул приспущенный флаг.
Жизнь военного моряка Лев Андреевич начал на «Авроре». Без малого полвека спустя «Аврора» проводила его в последний путь.
Окно в Европу
Нас провожали очень торжественно. В Лужской губе «Аврора» и «Комсомолец» медленно прошли вдоль линии кораблей Балтфлота. От корабля к кораблю, то угасая, то нарастая, перекатывалось «ура». Команды, выстроенные на верхних палубах, приветствовали и напутствовали нас.
На флагмане «Марате» взметнулся сигнал: «Желаем счастливого плавания и благополучного возвращения».
Все мы ждали этого дня, готовились к нему, а когда настал момент расставания, что-то кольнуло в груди. Позади остались дымки эскадры, а впереди была морская даль.
Конечно, моряк на то и моряк, чтобы плавать, а все-таки не оставляла мысль: с начала первой мировой войны русские военные корабли не выходили за пределы Финского залива и Балтийского моря. В иностранных портах ни разу не видели советских военморов. Нам предстояло быть первыми.