Судьба, значит…
Шрифт:
Ермолаев… Почти Ермолов. По крайней мере, стремился походить на легендарного генерала времен Отечественной войны 1812 года, более всего, строгостью и даже жестокостью. Он словно заведомо видел в каждом из нас нарушителя, сачка, хитреца и уже не знаю, кого, и, похоже, даже ликовал в душе, когда удавалось уличить кого-то в провинности. Уткнется маленькими черными глазами: «Ну что, попался? Всех вас насквозь вижу».
Мне как-то объявил трое суток гауптвахты. Работали мы в подшефном немецком кооперативе, помогали убирать картофель или свеклу – уже не помню точно. Или просто колоски собирали. Случалось и такое.
А нам и в охотку. Все – не казарма. А если учесть, что многие из нас были из села, и вообще труд на земле ни для кого не был в диковинку, то – и в радость. Помощь наша, понятно, была не безвозмездной: в часть возвращались с машинами, груженными картофелем, овощами. Как-то даже сельхозкооператив подарил нам набор духовых инструментов. Потом на какой-то праздник представители его приезжали к нам. Играли наши ребята, что надо! Откуда и таланты взялись?
Словом, в обеденный перерыв, наскоро похлебав щи и проглотив кашу с мясом, мы с Балацким, с нами еще кто-то из ребят, решили смотаться в деревню и вручить немочкам, которых я накануне фотографировал, снимки. Это километрах в пяти. Едем. Дорогая узкая, справа и слева кружатся яблони. Вдруг стук по кабине:
– Комбат сзади!
– Оцэ дило! – встрепенулся Балацкий, всматриваясь в боковое зеркало. – Точно, его «уазик», – и смачно выматерился.
– Тормози! – говорю ему, а ребятам, высунувшись из окна: – На пол!
«Уазик», подняв столб пыли, остановился впереди.
Гневу комбата не было предела:
– Куда? Зачем? Кто разрешил?
Пытаюсь объяснить ему, что везу фотокарточки в деревню и что это он, комбат, попросил меня сфотографировать нас с местными жителями и даже торопил с фотками. Слова сказать не дает. Потом поднимается на подножку и заглядывает в кузов. А там… Три затаившихся гаврика – ладно. Там, на дне кузова – яблоки. Тысячу, сто тысяч раз говорили нам, что яблоки у немцев, неважно где, в саду, у дороги рвать нельзя. Да еще вместе с листьями…
Вот и объявил мне трое суток губы (гауптвахты). Правда, потом сделал вид, что позабыл. Я же, в свою очередь, не доложил, как того требовал устав, ни взводному, ни ротному. И дело ушло в песок. Так я думал. Нет, ничего не забыл он и потихоньку доставал меня. То прикажет стенд какой-то срочно оформить, то какую-то схему начертить, еще что-то. Причем, это его «срочно» всегда приходилось на воскресный день, когда все отдыхали, или когда – кино. А кому было жаловаться?
Поджарый, черный. И никогда не улыбался. Говорили, что его мучила язва. Так в армии больных не держат. Еще говорили, что у него в семье нелады. А какие с таким могут быть лады?
Не знаю, доложил ли он о пропаже автомата командиру полка (тот находился в расположении другого батальона) или решил повременить, надеясь, что к приезду того автомат удастся разыскать. Наверное, все же доложил. О таком – утрате оружия – вплоть до министра обороны полагалось докладывать.
Словом, раскидали нас вдоль опушек, у дорог. Так до утра и просидели (пролежали), куда кого определили, вглядываясь в силуэты черных деревьев, прислушиваясь к звукам
А ночь выдалась темная и довольно прохладная: стоял поздний сентябрь. Да и всякие мысли в голову лезли. А что, если тот, ну, который с автоматом, где-то совсем рядом? Вон и ветки потрескивают. Или вообще – сзади зашел? А если у него еще и патроны? В общем, дурная ночь и дурные мысли.
К завтраку собрали нас. Уже было известно: обратились в полицию. А что еще было делать? К тому же к полудню прибудет комполка.
В течение, наверное, часа автомат был найден. Сделали это полицейские просто: заезжали в одну, другую деревню и приказывали всей детворе собраться на площади или у какого-то главного здания. Те тут же прибегали. Некоторые в сопровождении взрослых – таких же, как и они, напуганных-перепуганных: полицейские для немцев – это серьезно. Очень серьезно.
Стежкину и еще двум-трем солдатам, находящимся в комбатовском «уазике», велено было узнать вчерашних визитеров. Узнали. Те, размазывая слезы, все рассказали: да, был среди них такой Ганс, он постарше их, он-то и взял автомат.
Домой, к Гансу!
– Его нет, – бледнея, отвечали родители, владельцы аптеки, что, кстати, нас очень удивило. Владельцы аптеки? Частная собственность что ли? Против которой выступал еще их Маркс? У нас, например, в стране победившего социализма, в стране Ленина, продолжателя дела Маркса, такого нет и быть не может. У нас все и вся – государственное. Потом мы узнали, что в ГДР еще и парикмахерские частные, и ремонтные мастерские, и вообще вся сфера услуг.
– Где он? – вопрос полицейских.
Как объяснили, наверное, у гроссмуттер (гроссмуттер по-немецки – бабушка). Это в соседнем хуторе.
Рванули к гроссмуттер. Там этого Ганса и нашли. На чердаке. Так он, мерзавец, услышав голоса, с грохотом открыл люк и, встав над ним, наставил автомат. Все, кто был на лестнице, прижались к стене. И тогда капитан Кашин, наш интеллигентнейший капитан Кашин, выхватил из кобуры пистолет и с матом-перематом, переходя на дискант, бросился наверх. Немчуренок дрогнул. Автомат с грохотом покатился по ступеням. Капитан Кашин мигом подхватил его, оттянул затвор и с облегчением вздохнул: пусто.
Немчуренка полицейские тут же скрутили. Защелкнули наручники и на запястьях родителей.
Капитан Кашин протянул автомат Стешкину:
– Держи, растяпа!
Тот возрадовался, как ребенок.
– Стоп! – придержал Кашин автомат. – Номер назови.
– АКМ 598437, – отчеканил Стежкин.
– Надо же! – одобрительно протянул Кашин.
– Да я его теперь под подушкой буду держать, – выпалил Стежкин, все еще с опаской поглядывая на комбата. Тот обжигал его испепеляющим взглядом.
Инцидент тот явился хорошим уроком для всех нас: отныне при выезде на учения велено было выставлять часовых не только по периметру временного узла связи, но и у каждой радиостанции, аппаратной. И ни пацанов, никого чужого и близко не подпускать. Ведь то, что случилось со Стежкиным, могло бы случиться с каждым из нас. Довольно благодушничать!
Вот и вся история. Что было с тем Гансом? Говорят, был суд. Скорее всего, присудили штраф его родителям, и им наверняка пришлось расстаться со своей аптекой. А там не знаю…