Судьба. Книга 3
Шрифт:
— Русский царь одел вас, — продолжал Бекмурад-бай, — дал вам хлеба, наполнил ваши мешки мукой. Он был добрый царь, никого не обижал. Однако русским он не понравился. Они прогнали его, разломали на щепки царский трон…
Дёрнув себя за обкусанную пегую бородёнку, приподнялся Сухан Скупой. Его круглое и плоское лицо, напоминающее деревянное блюдо для мяса, по-прежнему жирно лоснилось, живот выпирал так, словно Сухан проглотил целиком огромный арбуз.
— Для поборников царского трона каждый его обломок равен дереву Каабы! — выкрикнул он.
— Молчи, нечестивец! — зашипел на него ишан Сеидахмед, не поворачивая головы. — Наузу би-иляхи,
Аллах велик! Сказано в писании: «И ниспосылает с неба воду и оживляет ею землю после её смерти». Его особая милость лежит на хане и на шахе. Народ, поднявший руку на своего шаха, лишается небесной благодати, гнев господен падает на него, как огненный камень, сброшенный ангелами с горных высот. Вот русские посягнули на своего царя — бог обрушил на них невиданный голод. И на нас обрушил, потому что мы тоже были подданными царя и не защитили его…
— Правильно, ишан-ага! — раздалось из толпы.
— По делам их воздал им аллах!
— И после такого есть ещё сомневающиеся!
Бекмурад-бай поднял руку.
— Не шумите, люди, не затягивайте время!.. Вникайте в истину, сказанную ишаном-ага. Когда человек бросает дыню, он не насытится огурцом. Русские посадили на царский трон Керенского — года не прошло, н его сбросили.
— Куда сажать было, если царский троп в щепки разбили! — заворчал было Сухан Скупой, подаваясь вперёд. Но сидящий рядом с ним бай придержал его за рукав. Хватаясь за сползающий с плеча халат, Сухан Скупой оглянулся и сел, сердито отдуваясь; сунув руки за твёрдый от грязи и жира ворот бязевой рубахи, кряхтя почесал спину около шеи, поскрёб под мышкой и поднёс пальцы к носу, нюхая едкий запах пота.
— Теперь русские разделились на группы, — продолжал между тем Бекмурад-бай, — грызутся между собой, как псы на собачьей свадьбе. Меньшевики, большевики, эсеры — никто не признаёт друг друга, каждый кричит своё, каждый винит другого. Могут в одной стае жить волки, собаки и шакалы? Такую стаю один смелый заяц разгонит! Нет у нас прежних полковников, которые наводили порядок, давали нам мир и благоденствие, нет приставов. Всех их уничтожили, а вместо них создали Советы. Кто такие Советы? Всё равно, что стая весенних скворцов — трещат и трещат, сами себя слушают, а больше никто на Них внимания не обращает. Они предлагают нам свой уклад жизни, но сказано: не спускайся в яму по чужой верёвке. Нам нужен наш уклад и наши обычаи, нам нужна крепкая рука, которой мы сейчас ли-шены. Хан нам нужен, люди! Иначе погибнуи текинцы, и следы их коней на земле не наполнит больше дождевая влага! Я сказал всё!..
Бекмурад-бай замолчал, ссутулился и потянулся к чайнику с чаем. Речь его произвела впечатление — люди молчали. Потом сход взорвался криками:
— Изберём хана!
— Крепкого человека в ханы!
— Топбы-бая избрать!
— Нет человека лучше Топбы-бая!
— Хотим ханом Топбы-бая!
Когда запруда цела, вода просачивается сквозь пса тысячами незаметных и безобидных капель. Но стоит только появиться где-то заметной щели, как вся масса воды устремляется туда единым потоком. Почти каждый из собравшихся на сход мог бы назвать желаемого ему человека, по, когда было выкрикнуто имя Топбы-бая, все бездумно подхватили его. Будь названо другое имя, толпа так же единодушно поддержала бы и его, радуясь возможности дать первоначальный выход напряжению, ожидания.
По договорённости,
Между тем Сергей, Ага Ханджаев и Клычли, осуществляя вторую часть своего плана, подсаживались то к одному, то к другому представителю туркменских родов в племён, и каждого убеждали, что только в их роду, в их; племени есть человек, достойный стать марыйским ханом. Собственно, особого убеждения не требовалось, так как каждый был уверен, что его род не хуже, чем любой другой, и имеет равное право претендовать на предводителя именно из своей среды. Однако были авторитетные имена и для всех племён и родов, поэтому Сергею с товарищами требовалось немало усилий, чтобы предупредить возможное единогласие схода.
А сход шумел. И хотя у Топбы-бая оказалось много, противников, других имён названо пока не было — страсти кипели вокруг одного, и это было чревато, нежелательными последствиями.
Обстановку разрядил Бекмурад-бай. Некоторое время он, нахмурясь, терпеливо слушал выкрики. Не услыхав ожидаемого, заговорил сам:
— Люди, не шумите! В такой обстановке мы не придём к согласию. Вот ишан-ага торопится поскорее благословить вашего хана и вернуться домой. Он старый человек, устал, не будем заставлять его ждать. Над нашим сходом поднято знамя Каушут-хана. Это не простое знамя, оно осеняло победы текинцев над хивинским ханом Мадэмином и над иранским Хамза-мирзой. Не отдайте его случайному человеку! Пусть возьмёт его рука справедливого и храброго, достойного славы. Каушут-хана! Не торопитесь, подумайте, что лучше гнёт кошки, чем справедливость мышей, называйте имя достойного!
Почувствовав незаметный толчок в бок, ишан Сеидахмед зашевелился, закряхтел, силясь встать. Сидящие рядом помогли ему. Он протянул руку, в неё вложили древко знамени. Каушут-хана. Дрожащими непослушными ногами ишан сделал три шага вперёд. Маленький, ничтожный и слабый, помаргивая слезящимися глазами и дрожа сквозной — волосок к волоску — белоснежной бородкой, он возвышался над притихшим сходом, и знамя текинской славы, знамя легендарного Каушут-хана колебалось и клонилось в его немощных руках.
— Бисмилла рахман рахим… — хрипловато заговорил он и покашлял, прочищая горло. — Дай бог, чтобы с этим знаменем вернулись былые туркменские порядки! Пусть на голову вашего хана сядет птица счастья Хумай. Согласных одаривает своей милостью аллах, ссорящиеся же неугодны господу. Эй, люди, эй, текинцы, рождённые, под счастливой звездой! Не будем спорить, ибо спор — это камень, брошенный в водоём. Он поднимает муть со дна, делает воду непригодной для питья, и нужно ждать, пока она отстоится снова.
— Умён, однако, старый чёрт! — шепнул Сергей, толкнув Клычли локтем. — Интересно, что у него на уме?
— Ай, у лука всегда один запах! — отмахнулся Клычли. — Что доброго может быть на уме ишана Сеидахмеда!
Сидящий рядом арчин Меред поднял голову и шевельнул ноздрями, словно принюхиваясь. Плотный и кряжистый, похожий на могучий замшелый пень векового дерева, ещё храпящий в своих корнях буйные соки жизни, он за всё время не проронил ни слова, только поглаживал курчавую бороду да время от времени прихлёбывал чай. Казалось, происходящее его совершенно не интересует.