Судьба
Шрифт:
— Константин Николаевич! — пронзительно закричала Майя.
Он повалил ее на кровать, стал расстегивать пуговицы платья.
— Что вы делаете?! — не своим голосом крикнула Майя.
— Тише, моя дорогая, сына разбудишь. — Коршунов начал стягивать с нее платье.
Майя приподнялась и наотмашь ударила его по лицу, а сама соскочила с кровати.
Коршунов схватился за щеку. Майя пошла к двери, но ее опередили. Константин Николаевич подбежал к двери и закрыл ее на ключ.
— Откройте! — повелительно сказала Майя.
— Не открою, — с кривой улыбкой ответил Коршунов и попытался ее обнять.
—
— Не пущу.
За дверью послышалось:
— Мама, мама!..
— Я здесь, сынок! — громко ответила Майя.
С той стороны дверь толкнули:
— Мама, почему ты там? Мама!.. Иди сюда!..
Коршунову ничего другого не оставалось, как выпустить Майю. Майя с гордо поднятой головой, немного пошатываясь, прошла мимо Коршунова.
Вскоре Семенчик угомонился. Коршунов смочил холодной водой щеку и лег спать…
Проснулся он поздно. Голова немного побаливала. Коршунов подошел к зеркалу.
«Хорош, — подумал он, — под глазами мешки, щека покраснела и как будто припухла. — В нем начала закипать злость. — Ну, погоди, с…, не нынче, так завтра я тебя обломаю, не таких обламывали…»
Коршунов оделся и вышел в гостиную. Майи там не было. На столе все стояло так, как она вчера оставила вечером.
«Что-то не торопится сегодня с уборкой», — подумал он и постучал к горничной в комнату. Ему не ответили.
— Долго спишь! — громко сказал Коршунов. — Я ушел в главную контору корпорации. Обедать приду вовремя.
V
Теппан сидел у себя в кабинете и потирал виски. Он всегда потирал виски, когда о чем-нибудь мучительно думал. На днях он принял у себя выборных от всех приисков и предупредил, что если 8 марта забастовка не будет прекращена, все рабочие будут уволены и по суду выселены из бараков. На работу 8 марта никто не вышел, и Теппан отдал приказ об увольнении всех рабочих. Уволить-то уволили всех до единого, но рабочие не подчинились судебным исполнителям и бараков не освободили. Тогда Теппан приказал всех забастовщиков и смутьянов выселить силой. Вчера с самого утра на ноги была поднята вся полиция. Вооруженных до зубов полицейских у каждого барака встречала живая стена. Не действовали ни грозные окрики господина Курдюкова, ни вид остросверкающих штыков. Было ясно, что рабочие настроены решительно и готовы оказать сопротивление. А это не входило в расчеты Теппана, он понимал, что, если на приисках начнутся волнения, он не сможет подавить их имеющимися в его распоряжении силами. А подкреплений надо долго ждать. И Теппан, скрипя зубами, распорядился отвести полицейских.
Главный инженер только собирался послать за Коршуновым, но тот сам уже тут как тут, вошел без стука, хмуро поздоровался и сел, не ожидая приглашения.
— Это вы приказали вчера арестовать всех выборных? — без предисловий спросил Коршунов.
— Я. А что? — Теппан откинулся на спинку венского стула.
— Опрометчиво поступили. Не надо было всех.
Теппан не терпел, когда ему перечили или не соглашались с ним, и потому резче, чем следовало бы, ответил:
— Не ваше дело.
— Нельзя, чтобы рабочие думали, будто единственная вина арестованных в том,
— Нет, не исключаю, — в том же раздраженном тоне ответил Теппан. — Но я не хотел бы иметь посредников вроде вас, господин Коршунов. Вы зачем разрешили рабочим жаловаться на нас товарищу прокурора господину Преображенскому?
— Не разрешил, а посоветовал.
— Зачем? Вместо того чтобы делать все возможное для прекращения забастовки, вы разжигаете ее.
— Вы полагаете, что прошение рабочих, поданное на имя товарища прокурора, способно еще больше разжечь страсти забастовщиков? А я думаю, наоборот, что отвлечет их от более опасных действий. А что вы, господин Теппан, будете делать, если в один прекрасный день рабочие огромной толпой придут к главной конторе с прошениями?
Тонкие губы Теппана побелели:
— Не смейте!..
— Я вам хочу подсказать, что в таком случае надо будет сделать, — спокойно продолжал Коршунов. — Вы способны меня выслушать? Мы условились, что товарищ прокурора примет прошения в главной конторе. В воскресенье. Стало быть, в воскресенье забастовщики придут сюда. Не менее трех-четырех тысяч. Их надо встретить огнем.
— Чем? — не понял Теппан.
— Огнем. Александр Гаврилович. Ружейно-пулеметным огнем, как на войне.
— Да вы что? — вырвалось у Теппана.
— Вы находите это невозможным? — насмешливо спросил Коршунов.
— По чьему распоряжению должен произойти… расстрел?
— По вашему, Александр Гаврилович. По вашему. Вы облечены чрезвычайными правами, так действуйте!
Теппан встал, прошелся по кабинету. Правый карман брюк оттягивал заряженный пистолет. Он мешал, тем не менее главный инженер последнее время с пистолетом не расставался. Даже когда он принимал выборных, оружие лежало на столе, под газетой.
— Надо сейчас же вызвать ротмистра Трещенкова и отдать ему необходимые распоряжения, — сказал Коршунов.
— А что написано в жалобе рабочих? — полюбопытствовал Теппан.
— Жалоба как жалоба. Забастовщики оспаривают арест членов стачкома и выборных и требуют их освободить. Все это они называют произволом и беззаконием. — Коршунов умолчал, что текст прошения он составлял сам.
Теппан сел за стол и сказал:
— Пригласите ко мне господина Трещенкова.
Ротмистр Трещенков не заставил себя долго ждать. Он вошел в кабинет неслышными шагами, — Теппан приучил всех по коврам ходить тихо, — чисто выбритый, надушенный. Медные пуговицы сверкали, как золотые.
Теппан небрежным жестом пригласил его сесть. Трещенков с независимым видом сел, закинул ногу за ногу.
— Не знаю, то, что я вам сейчас сообщу, будет для вас новостью или вы уже тоже знаете?
— Что именно? — спросил ротмистр.
— В это воскресенье забастовщики намерены осадить главную контору, разрушить здание и расправиться с чиновниками корпорации. Вам об этом известно?
Ротмистр отрицательно покачал головой.
— Так вы ничего не знаете? — удивился Теппан. — Ну, знаете… Вы же в полном неведении. В воскресенье тысяч пять забастовщиков двинутся к Надеждинскому прииску, прямо к главной конторе.