Судьба
Шрифт:
Пока Майя накрывала на стол ужин, Федор пел сыну о большой росомахе, прыгающей с дерева на дерево. Вот она прытко соскочила на землю, рысью помчалась по опушке — за Семенчиком.
Семенчик прижался к отцу, прячась от росомахи.
Увидели росомаху папа с мамой и закричали: «Стой, злодейка, стой, обжора, не смей трогать Семенчика!»
Испугалась росомаха, на дерево — прыг и скрылась.
— Вот и песне конец. — Федор подбросил сына вверх и поставил на пол. — Давай будем ужинать.
Пока поужинали, на дворе стало темно. Федор посмотрел в окно и стал
— Далеко собираешься? — спросила Майя.
— Да нет, — неопределенно ответил Федор. — Я сейчас вернусь.
— Ночью запрещено ходить. Или ты забыл?..
— Мало ли что нам запрещают, — сердито ответил Федор. — А если нужно.
Майя опешила. С ней никогда Федор так не разговаривал. Она даже не нашлась, что сказать ему.
«Ни за что ни про что обидел Майю, — с досадой подумал Федор, злясь на себя. — Ничего бы не случилось, если бы я ей сказал, что иду к Трошке на разговор в липаевскую баню. Но она бы стала расспрашивать: на какой разговор, почему на ночь глядя. А он сам не знает, зачем Трошка его пригласил».
Федор, прижимаясь к баракам, пробирался к окраине прииска. Он миновал один барак, второй, третий. Впереди, впотьмах, послышался скрип снега и разговор. Кто-то шел навстречу.
«Патруль», — мелькнула у Федора догадка.
Справа, почти у дороги лежала куча дров. Федор метнулся к кое-как сваленным поленьям и присел за ними.
К дровам подошли два казака.
— Присядем, отдохнем малость, — сказал один из них.
Федор тихонько прилег прямо на снег. Снег оглушительно заскрипел. У Федора похолодело в груди. Патрульные, к счастью, не услышали, воротники их полушубков были подняты.
«Еще чего доброго попадусь, — подумал Федор. — Беды тогда не оберешься». Он стал соображать, что он им скажет. «Скажу, искал оленей…»
Казаки сидели шагах в пяти от него и вели мирный разговор о рыбной ловле. Один из них хвалился, что знает местечко, где полно сигов, и обещал показать. Второй, зевая, говорил, что он предпочитает сигов жареных, а ловить их в проруби — дело не очень завлекательное. Первый доказывал, что нет более интересного занятия, чем рыбная ловля.
— Каждый по-своему с ума сходит, — глубокомысленно заключил напарник рыболова. — Кто рыбной ловлей, кто скачками, а господин Тюменцев пристрастился девок портить. Сказывают, у него есть палка с зарубками, так он ее всю изрезал. Что ни девка — зарубка. — Казак гаденько засмеялся.
— А мороз-то пробирает, — сказал первый казак, — долго не усидишь.
— Сибирь-матушка. Пошли, что ли. А то не ровен час придут проверять, а мы сидим, как голубки.
Патрульные встали. Послышался скрип снега. Вначале громкий, потом все тише и тише, пока совсем не стих.
Федор выбрался из-за укрытия и прямиком через тальниковую рощицу пошел к Липаевскому прииску.
Дверь бани была заперта изнутри. Федор услышал за дверью шепот:
— Кто там?
— Это я, Федор, — тоже шепотом ответил он.
Дверь открылась. Встретил Федора Илья. Он проводил его в свою комнатушку. Там сидел Трошка и пил чай.
— Пришел? — обрадовался Трошка. —
Федор ответил, что он поужинал.
— Что-нибудь слышал о Владимире Ильиче Ульянове? — вдруг спросил Трошка у Федора.
— А на каком прииске он работает? — спросил Федор.
— Ульянов не рабочий. Он… как бы тебе объяснить, самый главный революционер. И старший брат у него революционер… Александр. Его уже нет в живых. Повесили в Шлиссельбургской крепости. Есть такая тюрьма.
— За что? — вырвалось у Федора.
— Царя хотел укокошить… Ну, на тот свет отправить. Понимаешь?
По тому, как у Федора расширились зрачки, Трошка понял — повторять не надо, за что повесили Александра Ульянова.
— Ульянов был в заговоре с такими же революционерами, как сам. А Владимир Ильич — его брательник, младший. Он за нас, за рабочих, горой! Царь боится его, как огня!
Федор чуть не ахнул вслух от удивления. Оказывается, есть человек, которого сам царь боится! Вот чудеса! Взглянуть бы на этого богатыря!
Трошка, будто угадав мысль Федора, сказал:
— Хочешь посмотреть на него?
Ну конечно, Федор очень хочет, так хочет, что слов нет. Не поэтому ли он молчит, не сводя с Трошки изумленных глаз. «Уж не дружен ли Трошка с самим Ульяновым? Портрет его хранит. Ульянов, наверно, тоже политический. И Трошка политический…»
Трошка бережно достал из грудного кармана маленькую фотографию. Ему подарил эту фотографию Петр Баташев. А Петру Баташеву прислали его друзья из Петербурга в посылке. Один уголок фотографии был заломлен. Кто-то его расправил, но след остался.
— Вот. Ульянов Владимир Ильич. — Голос у Трошки потеплел, будто он показывал своего родного брата.
Федор прямо впился глазами в фотографию… Ульянов… Удивительное дело, обыкновенный человек с… залысинами, русские рано лысеют, глаза внимательные, как у Трошки, а лицом не походит на Трошку.
— Хочешь, подарю тебе карточку? — сказал Трошка.
Федор не поверил своим ушам. Он поднял на Трошку глаза, ставшие круглыми.
— Подарить?
Трошка говорил громко, а Федор почему-то не смел произнести вслух:
— Подари.
Трошка вложил в руку Федора карточку.
— Храни. Это очень дорогая память.
Федор поспешно спрятал за пазуху фотокарточку, словно боялся, что ее у него отберут.
…Возвращался Федор домой поздно вечером. Снежный наст громко скрипел под ногами, и было далеко слышно. Федор почти бежал, спешил домой, чтобы поделиться с Майей своей радостью. Жена у него добрая, отходчивая, она поймет своего Федора. На груди Федора у сердца лежал портрет самого большого на свете человека, верного друга и защитника всех бедняков. Трошка сказал, что для Ульянова все бедняки, как дети одной матери, дороже родного брата — русские, якуты, киргизы, калмыки — все едино. Для всех Ульянов хочет счастья, печется, чтобы все жили в добре и мире. Надо завтра чуть свет запрячь оленей и ехать к хребту Чумаркая и обо всем этом с утра рассказать лесорубам. И показать им портрет Ульянова.