Судьба

Некрасова Ксения Александровна

синий Вечер с бородою —

расспросили у Ворот

тайную дорогу,

к Мишке чай пить все пошли

в теплую берлогу.

Оглянулась я назад —

все писатели сидят.

К Сказке тянутся руками

и капканами стучат.

НОЧЬ НА БАШТАНЕ

(Поэма)

I

Ночь как день,

посредине — баштан столом.

На зеленом столе

букет стоит

дубов могучих и лип.

И артельная чашка небес

опрокинута кверху дном,

и на самом крае ее

месяц ломтиком дыни прилип.

А вокруг — широко:

в обе стороны

руки раскинь,

закричи —

крик взметнется в выси

и повиснет в молчанье.

Ты рукой не возьмешь

ускользающий свод:

не достанешь рукой,

не стряхнешь с высоты

росу мигающих звезд.

И опять ты один —

жизнь да ты.

II

В этот тихий мерцающий чаc

посредине бахчи

расстилала луна холсты.

В этот час бы молчать,

да ударил кто-то

лопатой о ночь.

Зазвенела железом тишь,

и, шепчась, из-под ног

заструился песок.

Тень отбросив

до края земли,

виноградные лозы

огромный старик обрезал.

По его большой голове

скользили седые лучи,

белели в бороде и усах

и синели, как тучи,

в огромных глазницах,

вот он

быстро отбросил резак,

на колени, сгорбившись, встал

и из гущи зеленых жгутов

лиловую гроздь достал.

— Дидусь, ой, дидусь! —

я гляжу и дивлюсь,—

який же вы, дидусь, хитрый! —

Поднял голову дед,

а над ним стоит человек.

На макушке подсолнухом

шляпа сидит,

из-под шляпы на лоб

чуб овсяный навис,

белобрысая бровь коромыслом лежит,

и в глазах от луны

голубые огни.

Дед поднялся с колен,

поглядел и сказал:

— И щоб из тебя чертеня

шарманку зробила,

поешь, як музыка.

Кто таков?

— Я для счастья пишу

картину, дидусь,

ну, а просто —

художник я, дед.

И имя мое Иван Поледуб.

— Ишь ты, какой ежак,

а я думал, так,

за овощью влез,—

ну и конец:

запер бы я тебя…

И, пригладив чуб пятерней,

улыбаясь, сказал:

— Ну что ж,

будем знакомы,

коли пришлось:

сторож колхозный Хтодось.

— Дидусь! Где ты там?

Вечерять иди!

И старик просиял, как луч,

расправил пушистый ус.

— Слышь, Одарка зовет.

Идем!

III

Прозрачным дождем

висел виноград на стеблях.

В этот час бы молчать,

да посыпался яблочный град,

и, как яблоки, сыпался смех:

«Ой, ничь моя, ничь!»

И в ночь

из-за тучи ветвей

выходила луна.

Нет! Не луна, то Одарка,

откинув охапку листвы,

посреди тишины встала,

корзину с фруктами

наземь поставила,

запела:

«Ой, мамо, мамо,

за свою дытыну,

за свою дивчину

не журись».