Судьбы и сердца
Шрифт:
Ушаков, Корнилов и Нахимов.
Севастополь — синяя волна!
Сколько раз, шипя девятым валом,
На тебя со злобой налетала
Под любыми стягами война?!
И всегда, хоть любо, хоть не любо,
Та война, не ведая побед,
О тебя обламывала зубы
И катилась к черту на обед!
Потому что, позабыв о ранах,
Шли в огонь, не ведая преград,
Тысячи героев безымянных —
Стриженых «братишек» и солдат.
И
Тем, что в страдной, боевой судьбе,
Сняв с друзьями черную блокаду,
Словно петлю, с шеи Ленинграда,
Мы пришли на выручку к тебе!
И, прижав нас радостно к груди,
Ты кулак с усилием расправил
И врага по челюсти ударил,
Так что и следов-то не найти!
Мчится время, на чехлы орудий
Падает цветочная пыльца…
Только разве позабудут люди
Подвиги матроса и бойца?!
И над чашей негасимый пламень
Потому все жарче и красней,
Что любой твой холмик или камень
Тепл от крови павших сыновей!
Шелестит над обелиском тополь,
Алый флаг пылает над волной,
Севастополь, гордый Севастополь —
Город нашей славы боевой!
И недаром в звании героя
Ты стоишь, как воин, впереди
Часовым над кромкою прибоя
С Золотой Звездою на груди!
ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ
1
Сколько верст проехали, протопали
По воронкам выжженной земли,
И сегодня наконец дошли
До морского сердца — Севастополя.
Наша радость — для фашиста горе.
Как в падучей бесновался враг.
Но, не в силах вырваться никак,
Вновь сползал и окунался в море.
Превосходный оборот событий:
Никакого выхода нигде!
Получалось так, что, извините,
Нос сухой, а задница в воде.
Под Бельбеком жарко и бессонно.
Севастополь — вот он, посмотри!
Снова резкий зуммер телефона.
Генерал Стрельбицкий возбужденно:
— Поднажмите, шут вас подери!
Дать, братва, гвардейскую работу!
Приготовьтесь к новому огню!
Жмите, шпарьте до седьмого пота!
Если ночью не пройдет пехота,
Залп с рассветом. Я вам позвоню.
Вот он, наш «артиллерийский бог»! —
В генеральских полевых погонах
И, хоть был он и суров и строг,
Все-таки в лихих дивизионах.
В пересвисте пуль на огневой.
В громе залпов на переднем крае,
Всюду по-суворовски простой,
С честною и храброю душой,
Был он и любим и почитаем.
Враг плевался тоннами тротила,
Только
Три-четыре дня еще от силы
И — конец! И Севастополь наш!
Три-четыре… Ну совсем немного…
Да была загвоздочка одна
В том, что многотрудная дорога
Под конец особенно трудна.
Ведь тому, кто вышел из огня
Сотен битв, где и конца не видно..
Как-то до нелепого обидно
Пасть вот в эти три-четыре дня.
Впрочем, что с судьбою препираться?!
Фронтовик бессменно на посту.
Здесь война. И надобно сражаться
И кому-то солнцу улыбаться,
А кому-то падать в темноту…
2
Ax, как буйно яблони цвели
Той военной, майскою весною,
Будто вновь рванулись от земли
Парашюты в небо голубое!
Или будто, забывая страх,
В трех шагах от грохота и горя
Сотни чаек, прямо из-за моря
Прилетев, расселись на ветвях.
Словно снегом ветви осыпали
Все вокруг на целую версту.
Только хлопцы вряд ли замечали
Неземную эту красоту.
Мать-земля, не сетуй на ребят,
Ибо сад в жестокой обстановке
Мог ли быть хоть чем-то для солдат,
Кроме белопенной маскировки?!
Будет время, и настанет час,
И ребята где-нибудь у дома
Белым жаром яблонь и черемух
Встретят свет привороженных глаз.
Ну а тех, кто не придет домой,
Ты, как мать, и примешь и укроешь,
Соловьиной песней успокоишь
И осыплешь белою пургой…
Память, память. Нелегко, не скрою,
Возвращать исчезнувшую тень.
Что ж, давай же вспомним этот день
Перед тем, перед последним боем…
Быстро цифры множа в голове
И значки условные рисуя,
Я сижу под яблоней, в траве,
Нанося на карту огневую.
Муравей по карте пробежал,
Сел и пузо лапками погладил.
Ну ни дать ни взять солидный дядя.
Что там дядя — целый генерал!
Обошел сердито огневую,
Ус потрогал: дескать, молодец!
А потом, отчаянно рискуя,
Дунул прямо на «передовую»,
Наплевав на вражеский свинец.
Не спеша у немцев покрутился.
Вдруг насторожился и затих,
И затем обратно припустился…
То-то, брат, не бегай от своих}
Вот и нам бы действовать так юрко!
Кто-то веткой хрустнул за спиной,
Почему-то сразу, всей душой,
И не обернувшись понял: Шурка!
Села, быстро за руку взяла.
— Извини… Не помешаю? Можно?