Судьбы крутые повороты
Шрифт:
— Говори, столкуемся.
— На той неделе, але попозже, семью Егора отвезти нужно на Вернадовку. — И, чтобы избежать расспросов, дед продолжил: — Куда, не спрашивай. Загад не бывает богат. Довезем их до станции, посадим в поезд и вернемся назад. Вот тогда-то, Кузьмич, московская дуга с валдайским колокольчиком будет твоя.
Василий Кузьмич встал и протянул деду руку.
— Считай, что договорились.
— Не считай, а накрепко договорились.
— В таком случае, Михаил Иванович, договор нужно закрепить. — Василий Кузьмич достал из
— Прости мою душу грешную, о здоровье отца я тебя не спросил. Уж около года не виделись.
— Плох отец, — угрюмо ответил Василий Кузьмич. — Высох весь, доктор сказал, что никакой надежды нет. Уже всем наказ-распоряжение сделал: и мне, и матери, и внуку Андрею — только что с флота приехал, пять годов оттрубил на Тихом океане. Сбруя твоя отцу очень понравилась. Привет тебе передает. Благословил Андрея на женитьбу. Понравилась ему невеста. Из хорошей семьи. Распорядился к венцу ехать на пролетке. Договорился о ней с мельником.
— Узнаю нрав отца твоего. Он и в молодости, когда мы с ним бурлаками тянули баржы от Астрахани до Костромы, был гордым, знал всему цену. Пытались нас старые бурлаки к водке приучить, но мы с Кузьмой держались. Копили. Он — на лошадь, а я на избу.
Василий Кузьмич налил в граненые стаканы водку, разложил на холщовой тряпице хлеб и огурцы, которые принес с собой.
— Ну, будем здоровы, Михаил Иванович.
Он чокнулся о стакан, стоявший перед дедом.
Но дедушка накрыл ладонью свой стакан.
— Я пока пропущу, Кузьмич. Я сегодня уже причастился.
Василий Кузьмич единым духом опорожнил стакан, крякнул, разгладил рыжие усы и ткнул в соль огурец.
— Хороша «рыковка»! Соколом взвилась.
Не стал пить дедушка и тогда, когда гость предложил выпить за Рыкова и за вольную торговлю.
— Я, Кузьмич, уже отторговался.
На прощанье дедушка еще раз наполнил стакан Василия Кузьмича и встал:
— Езжай с Богом! Только на Него и надежда, отцу передай мой сердечный привет. Если чего, дайте знать. Я дорогу до вас не забыл.
Только теперь дедушка выпил свой стакан до дна, крякнул и запил квасом.
Ночью прогремела такая гроза, какую не помнила даже бабушка. При каждой ослепительной вспышке молнии она, вскинув голову к иконам, крестилась и шептала молитву. За окном бушевал ливень.
Удивительное чувство вызвала во мне эта гроза. Мне не сиделось на печке, куда забились все мои братья. Я испытывал какой-то душевный подъем и необъяснимый восторг при виде ярко освещенной улицы, над которой полосовали стрелы молний, сопровождаемые оглушительными раскатами грома. Бабушка несколько раз отгоняла меня от окна…
Спустя десятки лет я вспомню эту грозовую ночь и бушевавшие в моей душе чувства восторга перед силой и могуществом природы, стоя перед распахнутым окном в комнате
…Я не слушался и вновь и вновь прижимал свой нос к окну. И тут при очередной вспышке молнии… увидел мокрое и грязное лицо отца! От неожиданности я вскрикнул:
— Папаня!..
Все в доме проснулись. Начался радостный переполох. Так и не понял я тогда, слезы ли радости катились по мокрым щекам отца или стекали с волос капли воды. Он сгреб нас в охапку, обнимал и целовал.
Бабушка ухватом достала из печи ведерный чугун теплой воды:
— Ополоснись, сынок, в чулане да переоденься в сухое.
Мама кинулась собирать отцу белье, а бабушка заколготилась у самовара, прогнав нас на печку. Помывшись и переодевшись в сухое, отец занавесил оба окна и зажег керосиновую лампу.
— А папаня-то с Сережей где?
— В землянке, — горестно вздохнула мама. — Сходи за ними. Плащ твой брезентовый висит в чулане.
Сон сморил меня быстро. Прихода деда с Сережей я так и не дождался. Не знал я и о том, что ночь эту отец с мамой провели у тети Тани, где, не сомкнув глаз, обговорили все подробности отъезда в Сибирь и решили самый больной для меня вопрос: оставить меня на год у бабушки с дедушкой. Не знал я также и того, что отца я увижу только через год. Проведя день в чулане у тети Тани, на следующую же ночь он ушел из села на станцию Вернадовку, а оттуда в Моршанск, где стал ждать семью, чтобы тронуться в далекий, тяжелый, но, как им тогда казалось, единственно спасительный путь — в Сибирь.
Днем нас неожиданно посетила Мария Васильевна Шохина, учительница Сережи, которая вела его с первого по четвертый класс. Она горевала, что ее лучшего ученика не допустили для дальнейшей учебы. От мамы она узнала, что Сережа пытался в Моршанске записаться в школу, но неудачно.
— И Ване вот не повезло, — сказала мама, — почти весь букварь читает, а в первый класс не записали, не хватает двух месяцев до восьми лет.
— А где Сережа-то? — спросила учительница.
— Да он с утра до вечера с дедушкой, — ответила мама, поглаживая меня по голове.
— А это и есть ваш Ваня? — с любопытством посмотрела на меня Мария Васильевна.
— Да, третий сынок.
— А ну-ка, Ваня, неси свой букварь, покажи, как ты читаешь.
Я очень старался и даже не водил пальцем по строчкам, как это обычно делал. Прочитал текст в середине букваря и даже в конце.
— Кто же тебя так читать научил? — восхищенно и удивленно спросила Мария Васильевна.
— Сережа, — смущенно ответил я, почувствовав, что чтение мое учительнице понравилось.
— А хоть одно стихотворение знаешь?