Судьбы Серапионов
Шрифт:
5.
Спасибо за сердечные поздравления. Мы с Лидой шлем тебе пожелания здоровья и счастья. Что же ты так расхворалась? Поправляйся поскорее и кончай свои воспоминания о Ю. Н. [1209] . Бог даст, подоспеет второе издание книги о нем — вот они туда и войдут. Но прежде их стоит, конечно, напечатать отдельно.
Я живу постоянно в Переделкино, много работаю. Николка [1210] (мой младший) защитил на днях докторскую диссертацию. Теперь дети у меня — доктора и я начинаю чувствовать себя круглым невеждой.
Будь здорова, родная. Потеря Ильи Григорьевича была для нас тяжелым ударом. С Любовью Михайловной [1211] видимся постоянно.
Обнимаю тебя.
1208
Это письмо Каверина из-за упоминания о кончине Эренбурга близкие не показали тяжело больной Полонской, от которой смерть Эренбурга скрывали.
1209
Тынянов. Каверин был составителем сборника воспоминаний о Тынянове, вышедшего в 1966 г. и готовил его переиздание (оно появилось в 1983 г., но тоже без воспоминаний Полонской).
1210
Николай
1211
Л. М. Козинцева-Эренбург (1899–1970) — вдова писателя.
На днях собрались Тихонов, Федин и я — Миша С<лонимский> не мог приехать по болезни. Готовим книгу Левы Лунца. Думаю, что удастся выпустить даже две книги. Первую — его, а вторую — о нем.
Дарственная надпись В. А. Каверина Е. Г. Полонской на книге: В. Каверин. «Два капитана» (Л., 1946).
«Дорогому другу Елизавете Григорьевне — на память о нашей юности, которая оказалась лучшей порой нашей жизни. С крепким поцелуем, Веня. 10/XI 46.»
Дарственная надпись В. А. Каверина И. Г. Эренбургу на книге: В. Каверин «Три сказки». Рисунки В. Алфеевского (М., 1960).
«Илье Эренбургу дружески Hans Christian Andersen 27/.I. 1861 г.»
Михаил Слонимский
Дружеские отношения Елизаветы Полонской к Михаилу Слонимскому, пожалуй, несколько подпортились во время войны — обида на то, что ничем не помог ей в эвакуации в Перми, помнилась долго. Потом время стерло и это.
В архиве Полонской сохранился устный рассказ Михаила Слонимского, который она записала, намереваясь включить в книгу своих воспоминаний «Встречи». Этот рассказ, безусловно, произвел сильное впечатление на Е. Г. своим содержанием, но, думаю, не удивил её. Наверное, помимо прочего, он был близок ей и стилистически (ирония, юмор, гротеск были свойственны ей всегда). Конечно, он характеризует и автора, человека памятливого и не без сарказма. Приведу здесь эту запись. Содержание рассказа относится к 1953 году.
«Эту историю рассказал мне Миша Слонимский, когда я была у него в гостях 18 ноября 1961 года и мы вспоминали старых друзей.
Случилось это в тот год и день, когда похоронили Дору Сергеевну [1212] , жену Кости Федина. Она умерла внезапно, впечатление от этой смерти было очень тяжелое и Федин, спокойный и выдержанный Федин, был потрясен горем.
После похорон близкие друзья и некоторые знакомые приехали в Лаврушинский переулок, где Федин жил уже много лет, на поминки. Когда все сели за стол, у Федина навернулись на глаза слезы, — он хотел что-то сказать, посмотрел вокруг себя, поборол свои чувства и начал так: „Когда я думаю о том, что Дора Сергеевна прожила столько лет в этих стенах…“
В эту минуту с шумом распахнулась дверь и вошел Николай Семенович Тихонов, нарядный, во всех орденах через грудь, веселый и, видимо, уже где-то выпивший. Ему освободили место, кто-то налил ему коньяк в рюмку, он опрокинул её и посмотрел вокруг себя, увидел, что за столом сидит множество знакомых женщин, и глаза его блеснули. Федин, с трудом продолжая прерванное слово, сказал: „Да, именно в этих стенах…“. Но Тихонов прервал его: „Подожди, Костя, дай сказать мне!“. Федин умолк и Николай Семенович начал рассказывать какую-то историю, имевшую отношение к дому на Лаврушинском. Он был в ударе, увлекся и по своему обыкновению закусил удила, незаметно перешел на историю, имеющую весьма отдаленное отношение к тому, о чем он говорил, но интересную для него самого, и стал рассказывать о квартирах, в которых жил, о Зверинской 2, где женился, о всех своих кочевьях, перешел на Кавказ, и тут его понесло так, что остановить было уже окончательно невозможно.
Сидевшие за столом мало знавшие его люди слушали с интересом; друзья, знавшие все эти рассказы, чувствовали неловкость, но не решались его перебить. Федин сидел, уронив голову, как в воду опущенный.
„Коля, — сказал, не выдержав характера, Слонимский, — знаешь ли ты, где находишься?“ — но Тихонов отвел его рукой и, бросив ему: „Подожди, дай договорить!“ — стал рассказывать о Туркмении.
Слонимский, не обращая внимания на сидящих за столом, крикнул ему: „Ты не понимаешь! Ты у Федина. Умерла Дора Сергеевна. Сегодня её хоронили“.
Тихонов оттолкнул руку Слонимского и сказал: „Умерла? Какой романтизм! Но дай мне договорить“.
Гости зашумели, вставая с мест, и Слонимский сказал громко и отчетливо: „Если ты сейчас не замолчишь, снимай немедленно свои регалии: я должен дать тебе по морде“.
Тихонов, во время своей речи не перестававший понемногу пить и закусывать, казалось, очнулся, дотронулся руками до своих орденов, встал и вышел в переднюю. Гости снова сели, но через минуту или две из передней снова донесся голос Николая Семеновича, что-то с увлечением рассказывавший. Слонимский выбежал в переднюю.
Там у дверей на лестницу стояли кухарка и её помощница, а Тихонов рассказывал им, увлекаясь и блестя глазами, о басмачах Туркмении и о ночной пахоте в степях. Женщины слушали его с восторгом. Вместе со Слонимским вышел кто-то из гостей, сказал: „Как, он еще здесь?“ И, распахнув перед Тихоновым дверь, легонечко подтолкнул его на площадку лестницы. Тот вышел, и дверь за ним захлопнулась.
„Как говорит! — сказала кухарка, — вот это мужчина!“….»
1212
Дора Сергеевна Федина (урожд. Александер; 1895 — 11 апреля 1953).
Даря Полонской вышедшую в 1966 году книгу своих воспоминаний, где рассказанной истории места, понятно, не было, М. Л. надписал на ней: «Дорогой Елизавете Григорьевне Полонской — на память о нашем сорокапятилетии — с любовью — М. Слонимский. Март 1966». Оба письма Слонимского — летние, когда разъезжались из Питера (Полонская в неизменную Эльву, Слонимский обычно в Комарово).
1.
Я Вам говорил, что Вы зазевались с заявкой [1213] да еще Ваш почтенный братец год таскал её в своем неэффективном кармане. И план 63 г. действительно тем временем стал железным. Тон письма — ерунда, тон отношений к Вам — наилучший. Кроме того (всеобщая надежда!) — а вдруг с бумагой полегчает?! Тогда и 63 год станет немножко резиновым. Так что — пожалуйста! Письма я не знал, но с Луговцовым [1214] говорил.
Мариэтта [1215] в Ленинграде. Не слишком безумная, добрая, и, как всегда, прелестная. Она была у нас, мы были у неё (она настойчиво сервировала нам изумительный обед!). Вот каковы дела. О Вас говорила (и мы тоже) с нежностью. Будет тут («Астория», № 415) до 20 июля. Пишет своего чешского композитора [1216] .
Мы завтра утром выбываем в Комарово, Дом Творчества, комната № 15. Хоть воздухом подышим, а то совсем скисли.
Были Шкловский с Симой [1217] . Очень хорошие. Приехали дня на четыре и были у нас.
Приветствуем Вас! Дуся [1218] целует. Голова моя уже плохо варит. Устал — а в Комарове дописывать романец [1219] !
1213
Речь идет о заявке на книгу стихов в издательстве «Советский писатель», где книга издана так и не была; «Избранное» Полонской вышло лишь в 1966 г. в Гослитиздате.
1214
Николай Петрович Луговцов (1908–1979) — партработник, критик, в 1961–1964 гг. директор ленинградского отделения издательства «Советский писатель»,
1215
Шагинян.
1216
Книга «Воскрешение из мертвых» — о чешском композиторе Й. Мысливечеке (1964).
1217
С. Г. Суок — жена В. Б. Шкловского.
1218
И. И. Слонимская, жена писателя.
1219
«Семь лет спустя» (1963).
2.
очень рад, что Ваши интереснейшие воспоминания напечатаны. Теперь нужно печатать и остальное, в том числе и те очерки, что Вы оставили у меня, они — хороши. А впереди — книга.
Дуся уехала из Пятигорска отощавшая, замученная процедурами. Здесь начала полнеть. Хотели мы жить тихо — но постепенно развернулась «светская жизнь»: мы — в гости, к нам — гости. Здесь Лебеденко, Б. Слуцкий и Бек (москвичи), Садофьев, Рахманов, Берковские, Адмони [1220] , в общем сами представляете себе эту Комаровскую картину жизни и симпатичную галерею лиц. О юбилее Садофьева (75 лет) расскажу лично. Состоялся он вечером в столовой под председательством Прокофьева [1221] . Старика почтили хорошо.
От М. А. Сергеева [1222] получил письмо. Кажется, они устроились удовлетворительно в Стрельне (Ленингр. обл.), ул. Тургенева д. 17–1.
Мы тут до 27 авг. (если не случится болезнь).
Обнимаем Вас. Привет А. Г. и «младенцу» [1223] .
1220
Прозаик Александр Гервасьевич Лебеденко (1892–1975), поэт Борис Абрамович Слуцкий (1919–1986), прозаик Александр Альфредович Бек (1903–1972), поэт Илья Иванович Садофьев (1889–1965), прозаик Леонид Николаевич Рахманов (1908–1988), литературовед Наум Яковлевич Берковский (1901–1972), литературовед и переводчик Владимир Григорьевич Адмони (1909–1993).
1221
Поэт Александр Андреевич Прокофьев (1900–1971) — в 1945–1948 и 1955–1965 гг. возглавлял ленинградское отделение Союза советских писателей.
1222
Михаил Алексеевич Сергеев (1888–1965) — литератор в 1926–1927 гг. возглавлял издательство «Прибой» в Ленинграде.
1223
Т. е. А. Г. Мовшенсону и М. Л. Полонскому.
Летом 1946-го, или Сороковые, роковые
16 августа 1946 года всех ленинградских писателей «пригласили» в Смольный (впрочем, было сделано два демонстративных исключения: А. А. Ахматову и М. М. Зощенко в Смольный не позвали). Писателям надлежало заслушать «доклад т. Жданова о журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Было это так: «У входа милиционеры проверяют пропуска. В вестибюле — снова проверка. У лестницы — снова. Вот открываются двери, и все входят в исторический зал Смольного. Входят чинно, без толкотни. Тихо садятся. Все места заняты. На трибуне Андрей Александрович Жданов — представительный, полнеющий, с залысинами на висках, с холеными пухлыми руками. Он говорит гладко, не по бумажке (за день до этого, 15 августа, прошла генеральная репетиция доклада — для партактива — Б.Ф.), стихи цитирует наизусть. Все, что он говорит, ужасно» [1224] . С самого начала доклада, чтобы ни у кого не возникало и мысли хоть в чем-то оспорить его содержание, Жданов официально назвал инициатора новой литературной кампании: «Этот вопрос на обсуждение Центрального комитета поставлен по инициативе товарища Сталина, который лично в курсе работы журналов „Звезда“ и „Ленинград“ находился и находится все время, подробно изучил состояние этих журналов, прочитал все литературные произведения, опубликованные в этих журналах, и предложил Центральному Комитету обсудить вопрос о недостатках в руководстве этих журналов, причем сам лично участвовал на этом заседании ЦК и дал руководящие указания, которые легли в основу решения Центрального Комитета партии, которые я обязан Вам разъяснить» [1225] . Эти слова не вошли в опубликованный текст доклада Жданова — типичный пример той «секретной информации», которую сообщали лишь доверенным лицам, — тем сильнее ожидался эффект.
1224
С. Гитович. Из воспоминаний // Вспоминая Михаила Зощенко. Л., 1990. С. 283. 15 августа на собрании партактива в его президиуме сидели А. Прокофьев и П. Капица — см.: Нева. 1988. № 5. С. 143.
1225
РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 802. Л. 4, 5; цитирую по: Д. Бабиченко. Писатели и цензоры. М., 1994. С. 146.
Текст принятого 14 августа постановления еще не был опубликован (он появился в «Культуре и жизни» 20 августа) и для большинства присутствующих доклад Жданова — удар обухом по голове. Но даже для тех шести писателей, кто был на заседании Оргбюро ЦК 9 августа, в котором участвовал Сталин и где обсуждался этот вопрос [1226] , в докладе Жданова прозвучали новые «мысли»: за короткое время после 9 августа референты «нарыли» для Жданова материалы 1922 года о Серапионах, и Жданов их озвучил [1227] .
1226
Присутствовали ленинградские писатели — от «Звезды»: В. Саянов, А. Прокофьев и П. Капица, от «Ленинграда»: Д. Левоневский, Б. Лихарев и Н. Никитин.
1227
Д. Бабиченко, описывая досье на Зощенко, сохранившееся в Управлении Агитпропом ЦК ВКП(б), замечает, что «задним числом» к делу было приложено несколько бумаг; в частности, справка о Серапионовых братьях, справка о литературных приятелях Зощенко в Ленинграде, составленная А. Еголиным (среди них названы Серапионы Слонимский, Каверин и Никитин); самыми последними из материалов досье оказались «Мурзилка» № 12 за 1945 г. и сборник зощенковских рассказов с «Приключениями обезьяны» — последние появились уже после выхода постановления ЦК от 14 августа 1946 года. (Писатели и цензоры. С. 127).
Доклад Жданова (точнее — контаминация двух его докладов 15 и 16 августа с исправлением явных фактических ошибок [1228] ) был представлен Сталину на редактирование. Сталин ограничился стилистической правкой. Завершив её, он написал 19 сентября 1946 г.: «Т. Жданов! Читал Ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходный. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить отдельной брошюрой. Мои поправки смотри в тексте. Привет! И. Сталин» [1229] . 21 сентября доклад был опубликован в «Правде» и «Ленинградской правде», брошюра тоже не заставила себя ждать.
1228
Например, Жданов перепутал немецкого классика Э. Т. А Гофмана, автора романа «Серапионовы братья», с эпигоном русского символизма Виктором Гофманом — см.: И. Эренбург. Собр. соч. Т. 8. М., 2000. С. 141–142., но эта ошибка в напечатанном тексте его доклада поправлена. Зато остался неисправленным другой ляп: «Все эти символисты, акмеисты, „желтые кофты“, „бубновые валеты“, „ничевоки“ — что от них осталось в нашей родной русской, советской литературе?». Тут опростоволосились референты, вовремя не подсказавшие шефу, что: «желтая кофта» — это «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» Владимир Маяковский, а «Бубновый валет» — группа замечательных (их, правда, тоже долбали в 1936 г. — за формализм) живописцев, литературой не занимавшихся.
1229
Власть и художественная интеллигенция. М., 1999. С. 606.