Судьбы
Шрифт:
– Да, не злая я, не злая, – неожиданно расплакалась она. – Не злая. Так же подло нельзя было с нами?.. Нас с мужем, он выкинул за ворота, решил – хозяин. Суки. Всю страну такие «кобели», вот и ограбили.
– Выходит, и я – сука, – вздыхает он, с потерянным голосом. – Я тоже также участвовал в ограблении. Откуда ты думаешь у нас, такие деньги, купить такие заводы? Оттуда только. От грабежа. От бесплатного. Но вины я свое, Альбина, во всяком случае, не чувствую. Не я бы в то время, другой ограбил. Какая разница. Не надо было тогда уступать этому Казаннику Алексею Ивановичу, свое депутатство, этому Ельцину. Что там говорить, после. Все, все в этом виноваты: ты, я, и все население страны.
Альб, из-за досады, что совершила ошибку, подкусила губы. Слава бога, хоть, к универмагу подъехали. Пока выйдет, прикроет дверь машины, запрет на пультовый замок, есть время отвлечь его.
«Да – а, – удивлялась она от своей выходки. – Расплакалась перед незнакомым человеком, раскисла, дала повод подумать о себе совсем не то. – Ладно, – сказала она снова, когда закрыла машину на пульт. – Бывает и поруха.
***
В универмаге, она, действительно, сумела подобрать Вадиму к его лицу галстук. И продавцы оказались профессионалами. Вышколила их эта жизнь в стране. Сразу сообразили, упускать такого клиента никак нельзя. Повели их специально в другой отдел, где не для народа по средствам товар. А этот, олух, как сразу окрестила его Альб, не моргнул даже глазом, выложил сразу названную сумму. В уме Альб сразу подчитала: «Мне эту сумму бы пришлось, три дня колесить по городу, чтобы купить такой галстук». А он еще ей, спасибо за это сказал. Как мальчишка обрадовался. И сразу повязал на шею.
– Спасибо, Альб. Даже в Москве такое сразу не подберешь. Теперь в магазин продуктовый, и едем к тебе, твою обитель. Согласна?
– Как хочешь, – с трудом выдавливает Альб, эти слова.
Ей даже от его просьбы, жарко стало. С блузки чуть не все пуговицы не оборвала, раскрыла перед ним свое богатство – прелести.
– Умру, – почему-то он так сказал. – Сейчас умру, Альбина. Хватит здесь торчать, бегом к машине, и в магазин за продуктами. – И что-то вспомнив, как споткнулся, раскрытым ртом. – А – а, муж?.. – наконец он выдавил.
– Муж, объелся груш, Вадим. Он живет в деревне с дочерью. И давно. А я, сама по себе – здесь, баранку кручу, чтобы не умереть в этом бедламе сегодняшнем. Да я и забыла, есть он, или нет. Три года его не видела. Так же и дочь. Скоро школу заканчивает. Дождусь. Потом ей надо будет где-то учиться. Заберу ее от отца.
– Ну, раз так, бежим…
***
Сказать – это удовольствие любить чужого человека, значит, нечего говорить…
Альб, тоже была согласна с таким плоским изречениям. Да и нельзя было уверовать, что она до этого волшебного полета – любить, не испытала этого до Вадима. Это было бы с ее стороны не верным, а проще сказать – обманом. Что у нее не было такого волшебного полета любви с мужем, Степаном?.. Было. И не раз. Она ведь, и, правда, любила своего Степана. Слов нет, как любила. Если бы не эти, неумные сегодняшние правители, которые сегодня пришли к власти. До сих пор продолжала бы любить, и не было бы этой измены. Да и с завода, когда их уволили, перед отъездом мужа и дочь в деревню, не зря же она, Альб, специально постаралась, чтобы их последняя любовь была запоминающей и ему, и ей. Всю ночь она на его плечах проспала, с перерывами между интимами. Все, казалось, выжгла тогда, сполна. Потому она ни разу не пожалела, что так провела последний раз с мужем, зная, если он уедет, у них закроется, точно, навсегда для обеих дверь, и открыть его уже ни ей, и ни ему не в силах уже будет снова. А те короткие интимы, которые случались у нее с пассажирами – это у нее было, как потребность, и более ничего. Нечего за это её осуждать. При такой жизни в сегодняшней стране. Поэтому, на завтра он уже забывался, как и новый день. Появлялись другие – снова она перелистывала ушедшие в никуда странички, и все ждала, надеялась, когда, когда этот другой постоянный объявится на ее горизонте, и, осчастливит ее на всю оставшуюся жизнь. Но все же ей, по-человечески, жалко своего Степана, и стыдно, что она тут творит, за спинами своих родных, дорогих людей. Но, а что делать ей, что делать ей было в ее положении? Мужику понятно. Он и так мужик, не пропадет, если не больной еще головой, а бабе?.. Что осуждать ее за это? Ведь до сих пор угла собственного у нее нет. И немало уже, её года. А потащится следом за семьей в деревню?.. Имела ли она право сейчас это делать?.. Примет ли ее муж назад такую? «Ох, господи», – вздыхает она, собираясь встать с помятой постели и привести себя в порядок, пока не проснулся рядом ее новый ухажер, Вадим. Голова у нее, после этой, бурно проведенной ночи, как чугунная, трудно воспринималось, что это с нею происходит, или уже произошло с нею в эту ночь. Слова он какие-то странные говорил ей.
И почему он ей еще сказал с упреком?
– Альбина, разберись со своим. Не стоит его в тени водить.
И еще. Утром, довольный ночным бдением, прихлебывая кофе за столом на кухне, странно было ей слышать, когда он ей сказал, что он на два дня исчезает. И потребовал еще зачем – то ее паспорт. Зачем?.. Но отдала паспорт ему без задних мыслей.
Он сам ей не сказал, зачем ему ее паспорт. Просто встал, и ушел загадочной ухмылкой на губах.
Что ей оставалась – только пойти на работу, крутить баранку, зарабатывать деньги на себя и на таксомоторной фирме – проценты, то, что она от них работала, приходилось в каждый день отстегивать по пятьсот рублей в сутки. Да и время пришло, отдавать хозяйке, у которой она снимала угол, еще три тысячи рублей. Деньги, по сегодняшнему дню, не малые, но куда ей было деться. Своего угла у нее нет, да и средства, себе купить квартиру, у нее на горизонте не предвиделось, пусть даже ипотеку, – на такси денег много не заработаешь. Себя хоть содержать – и то спасибо, не с голоду подыхает. Знала, жили другие и хуже, чем она. Осознавала она и свою вину перед дочерью, но она этого наружу никому не выказывала, держала за семью замками в себе, зная – лить слезы на виду у всех – это смешно сегодня. А с другой стороны, это никому и не нужно было. Все, поголовно в большинстве, в провинциях, так жили, в этой… как сам же Вадим ей с иронией сказал:
И знала, ниже ей опускаться нельзя. Дальше, уже была, смерть. Но и умирать она не хотела раньше времени – не все еще ею не понятно была жизнь в стране. А знать хотелось.
«Не зря же меня мама родила?» – временами в унынии кричала она себе, в отчаянии.
Да и Вадим, странно, куда-то исчез.
Извелась вся, все углы в квартирке, в ночные часы, натыкаясь, изучила, где там изъян, не доработка, все подмечала. Будто этого она раньше не видела. В конце – концов довела себя до того состояния, в отчаянье решилась впервые за три года посоветоваться со своим мужем, Степаном. Что же ей делать?.. Позвонила в его сельскую школу. Но там её вначале не поняли, долго допытывали: кто она, и почему она требует к телефону Степана Епифановича.
Она понимала, почему она им не представилась. Кто она ему теперь? Ни мама, ни жена. Да и он был хорош. За три года отлучки, ни разу не позвонил, не попытался добиться встречи.
Но Альб ошибалась. Она еще не знала и не ведала, как уже второй раз он приезжал за нею в город, и все два раза, он ее, и это странно и интересно, заставал, то ее в машине, занимающейся сексом, то, целующейся своим пассажирам. После второй такой встречи, Степан, начисто отбросил желание встречаться с нею.
Ничего об этом Альб не знала. Поэтому этот ее запоздалый звонок не взимало никакое действие.
***
А что Степану еще оставалось делать?
«Жизнь моя кончена», – говорил он, эти долгие вечера, оставаясь один с дочерью в этой пятистенке. Он, как и Альб, все уже углы осмотрел в пятистенке. Измерил шаги от одной комнаты, к другой. Пугал дочь своими ночными охами, вздохами, когда ночью неожиданно просыпаясь, выбегал, выжитый как лимон, на крыльцо, и мутными глазами смотрел на свинцовую поверхность озера, катящей небольшие волны к изрезанным выступам берегу. Здесь, у обрыва, уставив разгоряченное лицо, от приступа злобы, клокочущей у него в груди с болью, Степан, или, как его теперь, с уваженьем звали в родном поселке, Степан Епифаныч, смотрел на этот поверхность воды озера и судорожно, от бессилия сжимал свои кулаки, поливал свои слезы о навсегда потерянном своем Альб. Днем, он еще контролировал себя, сдерживал вырывающий из груди боль. И даже заставлял себя, через силу, где надо, улыбаться, шутить. Но вот, беда, когда оказывался на погосте у могил своих родителей, или ночью, когда дочь засыпала, у него и начиналась. В нем просыпался уже не примерный отец. И, не отличник учитель, болеющих за знанием своих учеников. А бешенный, злобный, жизовидный отрок. В такие минуты лучше было не попадаться на его пути. Мог запросто любого отлупить, а утром бежать к тому, чтобы он его простил за горячность. Люди, кто знал его родителей, но не знал причины его злобы, говорили о нем всегда сочувствием. «Видимо, из-за мамы переживает. Бедненький». Эти слова он не раз от других сам слышал и радовался в душе, что и дочь его так же думает.
Ну, не хотел он, чтобы и дочь его страдала вместе с ним.
«Достаточно мне страдать, кусать кулак от обиды».
Да, обидела, действительно, его Альб. Хотя, он и понимал ее. От такой нестабильной формы жизни, происходящей в стране, что было, на нее злобится. И не ее вина была. Четвертый десяток уже перевалило, а что он и она добились в жизни?.. Ничего. В полном смысле. Все мечты песком засыпаны: ни у нее до сих пор нет собственного угла, да и у него. Кто был в этом виноват?.. Горбачев, со своей неумной перестройкой, или все же этот Ельцин, со своими Чубайсами и Гайдарами?.. Слава бога, хоть тут у него чуть стабильно стало. Дочь сыта, одета, не хуже других. Но ведь, он понимал, дочь страдает, скучает по матери. Иногда, такое он видел в ней, что сердце начинал болеть, помочь ей ничем не может. Возможно, взрослела?.. Дочь его уже почти девушкой стала, стала стесняться, уходить в себя, в тот их волнующий в молодости мир, а он, Степан, с годами подзабывать стал тот мир, где юность, радость, увлекала их к мечтам, желаниям. Дочь, нет, да нет, может иногда ему упрекнуть, сказать.
«Мы, папа, действительно, мы как старик со старухой живем в этой дыре. Я – старуха, а ты, добытчик, как у Пушкина в сказке. Я требую, ты исполняешь, но если потребую, верни мою маму, ты вновь, как всегда посереешь лицом. И мне снова будет неприятно на тебя смотреть и будет мне стыдно».
Эти разговоры с дочерью, Степан старался всегда избегать, а где не успевал, после бегал по двору в бешенстве, не понимая сам, зачем он это делает.
В поселке, конечно, люди догадывались, что тут отношение их с Альб у него не совсем хорошо, но деликатно при нем, никогда не тыкали, ему с этими вопросами. Но Степан и сам понимал, видел по их глазам, те ждут его объяснения, но он не знал, правда, честное слово, не знал, что им сказать.