Судьбы
Шрифт:
Он прекрасно понимал, всем сейчас плохо жилось, в связи с этими переменами в стране, но надежда, все же, была у него, и у нее. Оба ведь тогда говорили, как бы соглашаясь.
«Это же временно. Мы знаем. Совсем что ли они, чтобы сами своими руками разрушили страну. Перетерпим. Скоро все будет хорошо. Одумаются».
Но и говоря так, все же, беспокоились. Так до сих пор угла своего не было. Деньги, собранные с таким трудом, государство, на кого они надеялись, обесценило – соваться еще раз туда, уже не было никакого желания и охоты. А просто жить, это надо было еще научиться. Как это приспособиться жить, не завися этого государства. Школа, конечно, его выручала. Там у него и деньги появились, и не стыдно теперь ему,
«Что ж, понимаю. Всем сейчас тяжко. Забудь. Заработаешь, поможешь и мне».
Выкарабкались. Потом и свежая картошка пошла, лук. А рыбы – под носом, не ленись только. И сейчас он, когда есть, открытое «окно», иной раз пропадал целые ночи у берега озера. Иногда, брал и не любящей рыбалку дочь – Зою, чтобы та только в доме одна не оставалась. Хотя она и сопротивлялась, нудно покрикивала на него:
«Не хочу, не люблю».
Но шла, подгоняемым сзади отцом, а у озера, нарадоваться не могла, без устали бегала вдоль берега, пугая все вокруг, квакающих лягушек и резала руки, ноги, береговой осокой. Обратно домой возвращались отдохнувшие, радостные: что рыбы наловили много, и что отдохнули до самых краев.
После таких выходов к озеру, за отдыхом, и, конечно же, за рыбалкой, Степан недельку на два забывал о своих недугах и об отношениях его с Альб, но как только этот лимит отдыха иссякал, он снова становился возбужденным, нервным. Конечно, к его пессимизму лила «воду» и мама Альб, когда надо, или не надо, будто как специально выбегала на дорогу, по которой на мотоцикле с дочерью проезжал, направляясь в школу. Чтобы не огорчать ее, он каждый раз на несколько минут останавливался, давал теще, наговорится с внучкой. Но каково ему было смотреть на нее пустыми глазами, не зная в этом минуте, что ей ответить на ее просящую мимику, как он с дочерью, и как она там в своем городе? Прямо сказать, что Альб с ним не общается, у него язык немел, не имел он право при дочери, обсуждать отношение его с Альб.
«Ладно, – говорил он тогда. – Будет время, забегу. Поговорим, – и, тут же, трогался, боясь лишнего наболтать.
У школы, он полной грудью выдыхал и отпускал дочь, чтобы она поторопилась в класс, а сам, оставшись один у мотоцикла, рвал легкие, пока есть время, табаком.
***
Директор школы, Татьяна Васильевна, женщина еще в детородном возрасте, к нему относилась даже завышенной учтивостью. Это же было неслыханно. Один он был, из всех учителей, с университетским образованием, в этой провинциальной «дыре» деревне, в глухомани. И уроки у него проходили интересные, и даже самые отчаянные, перестали пропускать его уроки, как раньше до него бывало. А то, что он, продолжил эстафету своей мамы, учителя просто были без ума от его уроков. Особенно, женский персонал учительниц, гонялись за ним, что-то новое услышать от него, узнать, как он понимает, какой – либо сложный вопрос, об устройстве нынешней страны. Раньше, при коммунистах еще. Когда лектор приглашенный, приезжал из области, отбарабанивал только решением любимой партии. Что и требовалось тогда. А, что делается в стране, никто не мог толком раскрыть, объяснить. Теперь, когда просили об этом, он никого уже из политиков не жалел, как видел, понимал, выкладывал, что сердце говорил, но больше он старался разъяснять, почему они так плохо теперь стали жить, и что мешает труженику деревни сегодня хорошо жить и развиваться.
***
Начальству, из
«Электорат нас не поймет. Вы должны, обязаны, это учесть».
А он тогда, возбужденно начинал доказывать.
«Я вам не ленточный транспортер, где лежат одинаковые детали».
Конечно, говорил он это в сердцах.
«Имитировать с людьми вас не надо учить. Особенно, на выборах, требовать, чтобы ваш «электорат» голосовал за того указанного вами человека.
И тихо, бросал им, говорящим вслед.
«Да пошли вы, со своими платными политтехнологами, в болото».
Это высказывание для него, далеко нелегко давались. Да еще и дочь его сильно беспокоила. Скоро ей учиться дальше. А помощи ждать не откуда. Денег для нее на учебу нет, а попытаться устроить ее бесплатно, он понимал, дочь его не была Ломоносовым, да и если и была, сегодня это уже не учитывалось, прошли те времена, где талантливые дети провинциалов, могли легко попасть учебное заведение. Это его больше волновало. А у Альб требовать, но как? Она сама сидела в галоше. Мог он, конечно, схитрить, как другие, кидаясь на жирные куски правящей партии, пойти на поводу. Но как? Сердцу это ведь не прикажешь? Кого любить, а кого презирать. Это же он его выкинул за ворота завода, оставил нищим, отнял накопленные с трудом деньги, отнял будущее его семьи.
Но ведь, была же, была возможность, когда его собственник завода, вызвав к себе, попросил его возглавить новый отдел по науке. Мог. Но не стал этим воспользоваться. Даже, Альб, об этом разговоре промолчал. Тогда он прямо и спросил у этого новоявленного хозяина:
«А кого я буду представлять в отделе?»
Тот, недоумевая:
«Как кого? Меня, конечно, будешь представлять. Меня! И никого больше. Я же теперь собственник завода?»
Тогда он и сказал ему, несдержанно.
«Пошел ты туда – знаешь. Поруганной Родине, да, а тебя – вору, никогда».
И в тот же день он их уволил.
Степан Епифаныч, нисколечко тогда не пожалел, что так произошло с переменами его жизни. Хотя, и было, что жалеть. Закрылся навсегда перед ним ворота телевизионного завода, куда он, когда-то с удовольствием вместе с Альб поступил на работу. Из мастера, дорос до начальника цеха, а параллельно еще разрабатывал будущим своим детищем. Голова даже тогда его кружилась от этого будущего – цифрового телевидения, но не успел, не усмирил себя. Мог он, конечно, запереть гордость на время, подальше, но когда понял, в каких руках это его детище окажется в будущем, он просто испугался.
Что уж теперь жалеть. Он давно уже понял, будущее за ним, как только пришел в эту школу. Конечно, не престижно, деревня, широко не развернешься. Но он верил, если его никто не помещает, он это сделает. Вот, сегодня – а в это время, Альб, наконец, дождалась Вадима – зачем его рано вызывает в район? Что им от него нужно? Ведь он понимал, вызывают его не для повышения в должности, а для какого – то конкретного разговора, в разгар, как раз, перед предстоящими выборами. Он ведь не пропагандист, и не состоит в никакой партии.
«Нечем им себе занять», – подумал он, вынужденно отменяя уроки в школе, и все планы дневные разрушив, эгоистическими желанием увидеть его в районе начальством.
***
«Ладно, поеду, проветрюсь», – сказал он дочери, которую настоятельно посоветовал, чтобы она сильно не гоняла на мотоцикле, направляясь и возвращаясь из школы. А сам, прямиком, привычным пешим ходом, пошел на трассу вдоль длинного озера.
«Куда мне торопится, – добавил он еще дочери. – Полюбуюсь с озером. Давно я не проходил вдоль нее. Посмотрю, подмечу, где еще есть хорошие места, потом, рыбачить пойдем, а может и сегодня. Если, конечно, раньше приеду».