Судный день
Шрифт:
Сквозь пелену, застилающую глаза, Насими видел длинный тонкий силуэт и костлявое лицо кричащего, разительно напомнившего шейха Азама. Сановный сеид, так полномочно говоривший с Тимуром, мог быть и был наверняка шейхом Береке.
Насими вспомнил, что рассказывал о шейхе Береке мовлана Махмуд.
Уроженец Мекки, он проживал в развалинах квартала Мавераннахр, названного так потому, что там останавливались паломники из Мавераннахра. Живя впроголодь и самоотверженно ухаживая за больными паломниками, он, подобно шейху Азаму в Малхаме, превратил стоявший в руинах на протяжении двухсот лет квартал в святой пир, но однажды, когда арабы-бедуины напали и разграбили квартал Мавераннахр, он навсегда простился с Меккой и, оставив служение больным
... Когда Махмуд окончил рассказ, Фазл задумался и сказал: "Плод ложной веры". Насими же воспринял рассказ как пример и подтверждение известного положения в учении Фазла, в котором говорилось, что единство среды и идентичность забот сближают людей, превращая их в подобия друг друга.
И, поразившись, насколько шейх Береке даже внешне, даже голосом подобен шейху Азаму, Насими уже предвидел, что за мольбою этого сеида неизбежно последует бешенство и изуверство ...
Так оно и случилось.
Едва закончив свое обращение к повелителю и не дождавшись его повеления, точно так же, как ширванский садраддин, шейх Береке завопил, бросившись к Насими.
– Заткните ему рот! Вырвите ему язык! Посыпьте солью его раны! Бросьте в ров на съедение мошкары!
– в бешенстве кричал он, превосходя в жестокости намерений своего ширванского собрата.
Насими стоял спокойный и величавый. Он то знал хорошо, что жестокость и беспощадность этих людей проистекала из однажды и навеки потрясшего их чувства бессилия.
С дикими воплями и улюлюканьем его вновь связали арканом, прикрутив руки к телу, и собрались было завязать ему рот зловонным кушаком, стянуть его узлом на затылке, но он, улучив минуту, успел крикнуть:
– Не велика доблесть затыкать рот, эмир Тимур! Не сила это, а бессилие правителя. Не слов моих бойся, а меча Ильдрыма Баязида, султана Ахмеда Джелаири, Кара Юсифа Каракоюнлу и Тохтамыш-хана! Если не выслушаешь меня, то погибнешь здесь вместе со своей армией!
Отбив наступление шейха Береке его же оружием - страхом, он возбудил любопытство Тимура, и, когда к нему подошли двое красноодетых джагатаев, чтобы сопровождать его к Диву, Насими ощутил наконец, что пелена, застилавшая глаза, окончательно спала и от шелка стоящего перед ним Белого шатра, как от огня, вздымается марево. Потом он ощутил простор шатра и полутемную прохладу, какая бывает обычно, в караван-сараях, и близко, полным зрением увидел Тимура.
Все оконца и дымоходы были плотно прикрыты, и свет проникал в шатер из одного только заднего оконца. В этом свете мерцал белый трон и тускло сверкало оружие багадуров, стоявших позади, справа и слева от трона.
Тимур остановился посреди шатра, довольно далёко от тропа и багадуров, и стоял в ожидании.
Все, кто приходил пред его очи, кроме наследников, эмиров, ближайших родственников и высокосановных сеидов, обязаны были трижды опуститься на колени и в третий раз подняться только по его личному позволению. Обычай этот был известен во всем государстве, и тех, кто нарушал его по умыслу или незнанию, багадуры-джагатаи тут же силою ставили на колени. Но сегодня этот обычай был почему-то предан забвению. Насими беспрепятственно дошел до эмира и, не поклонившись, остановился в пяти шагах от него. В полутемной прохладе шатра тело его остыло, и раны заныли. Насими будто сейчас по-настоящему ощутил, как тело его до костей протыкают острыми гвоздями. Но сейчас, как ни пили его раны, он был вне опасности потерять способность Хакка и, впившись взглядом в неподвижные, без блеска, глаза Тимура, нисколько не торопясь, готовился сказать те слова, которыми, как ключом, отопрет охваченное страхом, скрываемой под леденящим взглядом нутро этого человека.
Тимур первым нарушил этот странный молчаливый поединок:
– Не пойму, что ты за божья загадка! То указываешь мне новую Кыблу и просишь милосердия, то угрожаешь
– Дни, проведенные в неопределенности и ожидании в окружении глубоких рвов, извели Тимура и довели его нетерпение, до предела, за которым неизбежно последует колебание и взрыв. Насими не ошибся - Див готов выслушать тайну Хакка.
– Я посланник Хакка, эмир, а посему не могу ни угрожать, ни просить милосердия!
– начал он.
– И Кыбла наша не нова, эмир, ибо означает одну из шести сторон (Шесть сторон мира - север, юг, запад, восток, верх, низ - ред.) нашего мира, место, где солнце наиболее сильно воздействует на тело. Кроме того, Кыбла означает движение воздуха под воздействием солнца, то есть ветер... Муса общался с Хакком и искал пути донести до людей те истины, которые открыл ему Хакк. Он объявил синий камень местом поклонения, ибо видел в нем символ вселенной, олицетворяющей единство солнца, земли, воды, ветра, и символ человека, олицетворяющего вселенную. Поклоняясь синему камню, человек поклонялся своему творцу - вселенной и себе самому. Подумай, эмир, и прозри, какое великое дело свершал тот пророк! Он провозглашал единство человека с творцом... Мухаммед же, изменив цвет Кыблы, изменил и смысл его. Черный камень олицетворял теперь непознаваемый мир. Он убил стремление к познанию и поверг мир во тьму. Из тьмы родился страх. Из страха родился раб. Человек отлучился от своего творца. Будучи великим, стал малым. Будучи драгоценным, потерял цену. Потому-то ты отрубаешь столько голов! И неведомо тебе, что ты творишь!
Насими увидел, как густая сеть морщин на лице Тимура стала расходиться и сходиться, создавая жуткое кишение, и, предвидя, что за этим последует, поторопился прибегнуть к оружию противника.
– Порождая страх, ты губишь себя самого, эмир!
– сказал он.
– Твой наследник Джахангир пал жертвой страха! Другой твой наследник, Мираншах, измученный страхом, мертв при жизни! А сам ты, могучий завоеватель и повелитель полумира, не со страху ли ты засел в аду этих огнедышащих гор, окружив себя глубокими рвами?!
Кровь отлила от лица Тимура, оно стало сизым, меж глубоких морщин заблистали капельки холодного пота...
Вот уже более двадцати пяти лет он не убивал собственноручно человека, но сейчас рука его потянулась к мечу, и багадур, точно поняв этот жест, подскочил и подал ему меч. Вынув его из сверкающих ножен и особенно сильно припадая на больную ногу, он медленно подошел к Насими и, поводя острым концом меча по ковру, протыкая его насквозь, глядя, как в местах разрывов показываются сухие клочки земли с сухими стеблями полыни, начал медленно говорить:
– Малая букашка боится большой... Овца боится волка... Слабый человек сильного,.. А все человечество трепещет пред единым богом... Разве не на страхе держится мир?!
Он хотел услышать слова покорности от непокорного, прежде чем убьет его.
Насими медленно покачал головой:
– Нет человека слабого и нет человека сильного, эмир! Есть невежды и совершенные. Невежда действительно подобен животному, потому что оба лишены стремления к познанию. Совершенные же, слившись с Хакком, с помощью наук изучают природу дождя, бури, снегопада, самума, землетрясения, и всех явлений, происходящих на земле под воздействием солнца, и, выявив тем же способом причины страха, навсегда освобождаются от него. Перед тобой стоит один из совершенных. Вглядись в мое лицо - найдешь ли в нем признак страха, эмир?
Тимура передернуло.
– Человек без страха подобен бешеному псу! Вы все во главе с Фазлуллахом умрете!
Насими даже бровью не повел.
– Ты во мраке, эмир!
– сказал он.
– Ты отдал распоряжение не о казни Фазлуллаха, а о собственной своей казни! Не ста тысяч голов мюридов Фазла ты требуешь, а голов всех своих воинов! Дозволь доказать!
Тиран подпрыгивающей походкой пошел к трону, медленно опустился на него и, положив меч, глухо приказал:
– Докажи!