Судный день
Шрифт:
Справа и слева от ворот в густой тени сыроватых крепостных стен молчаливыми рядами стояли люди в черных хиргах - черные мюриды шейха Азама, которые после оглашения с минбаров всех мечетей указа садраддина о казни Фазлуллаха, ходили по ширванским городам и весям, требуя закидать камнями всех этих гололицых еретиков в белых хиргах, и, не добившись никакого отклика со стороны ширванцев, ни с чем вернулись в Шемаху и более не покидали ее. Чужеземцы, резко отличающиеся своим произношением от ширванцев, с батганами в руках и ржавыми гвоздями - излюбленным орудием пытки - с бездонными торбами на боку, они по поручению шейха Азама следили за тем, как караульные и оруженосцы шаха обезоруживают народ. Караульные и оруженосцы под тяжестью этого унизительного
И по мере того как скапливалось на земле у ног караульных и оруженосцев оружие всех родов, к воротам подходили сановные священнослужители в сопровождении мулл и служек, которые, завернув оружие в толстые, паласы и взвалив себе на плечи, уносили вслед медлительным, степенным святым отцам.
Но подданные, которых так тщательно проверяли и у которых отобрали все средства защиты, не воспринимали, это как недоверие шаха или, тем паче, ловушку. Среди них было множество бывших повстанцев, двенадцать лет тому назад свершивших переворот и посадивших па трон шаха-землепашца, и быль и небылицы о славном восстании еще ходили по устам, умножаясь своею собственною силой и усиливая немеркнувшее сияние славы вокруг короны любимого шаха.
Повстанцы, а с их слов и дети их помнили, как шах-землепашец сорвал с золотых опор занавес, отделяющий серебряный трон Кесранидов, и бросил его к их ногам со словами: "Ваш шах не станет говорить со своими подданными через занавес". И как весело приказал переплавить золотые опоры и чеканить из них динары, а серебряный трон сдать в недвижимую казну, заменив его простым деревянным, безо всяких затей и украшений; и как отменил сразу двадцать из двадцати пяти налогов, бывших при Хушенке и его предшественниках; и как в день коронации он сел за трапезу вместе с ремесленниками и землепашцами; и как он приютил и продолжает принимать беженцев из-за Аракса, которые все еще бегут оттуда - от палачей Мираишаха, от голода и холеры; и как, несмотря на угрозу нашествия Тимура, шах не поднимает руки на Фазла...
Сказывали, что по ночам, когда все спят, из Шемахи восходит шар, полный света, и, поднимаясь над горами, встречается с другим таким же шаром, спускающимся ему навстречу с горных высот, и, слившись воедино напротив военного лагеря - стана принца Гёвхаршаха, они испускают такое сияние, что ослепляют трех завоевателей-полководцев - Тимура, Ильдрыма Баязида и Тохтамышхана, тиранов, возомнивших себя вправе делить меж собой мир. Ибо шар света, нисходящий с горных высот, был светом Сахиб-аз-замана - Хозяина времени Фазла-Хакка, а шар света, восходящий из Шемахи, был светом шаха-землепашца, который по велению Хакка держал в руке негасимую свечу братства.
Присоединив таким образом шаха-землепашца к Великой цепи единства, щирваицы и не помышляли обижаться на него за обыск и проверку и даже снятые в знак покорности Тимуру ворота склонны были воспринимать как знак доверия шаха к своим подданным.
И кому же из них могло прийти в голову, что шах-землепашец приказал своему визирю казн Баязиду издать тайный указ обезоружить ширванцев, которые верили в учение Фазла и видели в нем спасение Ширвана? И кому могло прийти в голову, что шах-землепашец ждет сейчас в тронном зале, стоя у своей сохи и слегка касаясь ее рукой, полного разоружения, чтобы арестовать Фазла, который, вернувшись из укрытия, сам шел к нему, чтобы слить свой свет с его светом, а вслед за тем учинить над мюридами расправу?!
Вошедши одновременно в шесть ворот Шемахи, они заполнили все шесть мощенных синеватым речным булыжником улиц, ведущих вверх, ко дворцу Гюлистан, сгибаясь под тяжестью даров, которые весили ничуть не меньше, чем булыжник под их ногами, ибо знали они и думали лишь о том, что шах-землепашец, дабы оградить своим добром своих подданных, всю свою казну до последнего динара свез и отдал Тимуру.
Никто пока не знал о последствиях самоотверженного поступка
Вот почему ширванцы шли к серокаменному дворцу, над городом как к святому месту. По всем шести улицам шли без разбору богатые и бедные, сановники и простые. Черные рабы несли впереди своих хозяев-купцов в синих чалмах, златотканных халатах и в осыпанных драгоценными камнями башмаках рулоны дорогих материй и ларцы с драгоценностями; несли свои дары ремесленники в серых войлочных треуголках, желто-серых чекменях-косоворотках и легких одноцветных башмаках из овечьей или козлиной шкуры-ювелиры, оружейники, кузнецы, медники, лудильщики, шелководы, портные, войлочники, шапочники, красильщики, ткачи; шли горцы-скотоводы в меховых душегрейках - кюрди, в джорабах, постолах и остроконечных овечьих папахах; землепашцы с треугольными ситцевыми повязками на голове, в архалуках и длинной чухе; старосты и смотрители в меховых шапках, кожаных чекменях и длинных сафьяновых сапогах; шли приказчики, сарбаны, рахдары и прочий служилый люд. В шесть потоков, устремившихся вверх по шести городским улицам, вливались ремесленники всех двадцати четырех ремесленных кварталов Шемахи со своими устабаши и мушрифами, и когда за кварталами Мейдан и Шабран у дворцовых ворот оруженосцы стали вновь проверять всех, отбирая у шем-ахинцев кинжалы, то и тогда никто не подумал ничего худого. Пройдя в дворцовые ворота, подданные попали на Мраморную площадь, на которой двумя рядами выстроились для надзора гуламы, но и это не смутило ширвакцев, ибо они шли к шаху-землепашцу и ни о чем другом не думали. Поднявшись по широким, овально положенным ступеням, они проходили под высокой аркой в длинный коридор, ведущий в тронный зал дворца, вытягиваясь невольно и пытаясь заглянуть через плечо впереди идущего в широкий проем раздвинутых златотканных портьер, чтобы скорее увидеть шаха.
Тронный зал был полон людьми: здесь были высокосановные сеиды, ученые-богословы, военачальники, чиновники и купцы. Вдоль стен, у мраморных колонн, у трона шаха стояли джандары - телохранители со своими легкими, обрамленными серебряной насечкой щитами и мечами; справа от шаха стоял кази Баязид, слева - шейх Азам; визири, принцы, багадуры, звездочеты, врачи, поэты, окружив полукругом трон, в напряженном молчании смотрели на непрерывный людской поток. Хоть никто, кроме Ибрагима и кази Баязид а, не знал о тайном указе, но, помня об отпущенном трехдневном сроке и кровавом требовании Тимура, а теперь еще и узнав о двукратном разоружении подданных у городских, а потом у дворцовых ворот, и о том, что все оружие снесено в резиденцию Миргазаба-палача, все замерли в страшной догадке о намерениях шаха.
Но напряженная тревога царедворцев не коснулась потока подданных; они шли медленно, зачарованно и любовно глядя на голубоглазого, златобородого Ибрагима, шаха-землепашца, слившего свой свет со светом Хакка, и, складывая свои дары к ногам его, говорили, повторяя один за другим, как молитву:
– Не допускай войны, шах мой! Спаси Ширван, защити нас, шах мой!
Устабаши и мушрифы добавляли:
– Не оторвись от Хакка, шах мой! Убереги учение наше и мощь нашу, достоинство и высоту нашу, шах мой!
Иные же, ничуть не опасаясь палача Миргазаба, стоящего обок, восклицали:
– Защити скитальцев! Будь опорой для них, нашедших спасение в Ширване! Защити наше будущее, шах мой!
Чувствуя, как от этих обращений ежился и холодел рядом с ним шейх Азам, видя воочию верность и преданность ширванцев Фазлуллаху, Ибрагим тем не менее выслушивал всех с одинаковым благоволением, а если случалось увидеть в людском потоке знакомого повстанца, дарил его теплой улыбкой. Но, искусно владея лицом, шах был насторожен и напряжен до предела. Рано ли, поздно ли, раскроется тайна трехдневного срока, погрома и указа о разоружении подданных, а значит и коварство шаха.