Судный день

Гусейнов Иса

Но путешествию в Рум не суждено было сбыться на сей раз. По велению времени, подчинившему все и вся перекрестному движению армий, Насими пришлось вернуться с полпути, чтобы стать свидетелем и участником последней трагедии.

КАЗНЬ

20

Ранним утром на третий день после сдачи Фазла Шемаху облетела весть, что армия снялась и ушла из Шабрана. Еще с вечера накануне, как говорили, туда стали стекаться из Карабаха караваны арб с женщинами, детьми и награбленным добром, вздымая по дороге из Барды в Ареш и оттуда в Шабран густые облака пыли. По мере прибытия воины личной конницы, приняв обозы, выгоняли из лагеря посторонних, чабанов, пасших отары продовольственных войск, и иных наемников. Караульные же не пропускали в стан и возвращали с пути священнослужителей, свершавших паломничество к Белому шатру эмира. Факелов в лагере горело столько же, сколько звезд в небе; при свете их воины продовольственных войск закололи всех овец и, разделав туши, засолили и провялили мясо. Грузы, снятые с арб, заново увязали в крепкие тюки и перекинули на вьючных лошадей, младенцев в деревянных колыбелях накрепко привязали к лошадиным крупам, арбы же, столкнув в глубокие рвы, засыпали

землей.

Потом люди, которых не пустили в лагерь, заночевавшие по ту сторону рвов, увидели, как поток света, подобный Млечному Пути, озарил горы, а к утру армии и след простыл. Снимаясь с места, Тимур велел не только рвы засыпать, но и кострища, и кости съеденных животных закопать в них, все следы замести, дабы ничто не свидетельствовало о постыдном его сидении здесь. Шейх Азам, как и все, ночевавший за рвами, утром, свершив намаз на бугре, где стоял Белый шатер, сложил джанамаз, взял его под мышку, спустился вниз. Увидев, что часть рвов осталась не засыпанной, снял с себя и расстелил на земле свою абу; ногтями роя землю, ссыпал ее горстями на абу, поволок ее и стал засыпать ров, увлекая своим примером мюридов и сеидов. Так они сровняли ров с землей, чтобы ничто не напоминало о позоре победоносной армии, после чего шейх Азам взял за руку свою больную дочь с безжизненным восковым лицом и, воскликнув: "Ширван или расцветет под знаменем "лаилахаиллаллаха", или будет обращен в развалины. Ждите моего возвращения!" - пустился по следу армии.

Но куда вел этот след? По убеждению Ибрагима, Тимур решил одним броском достичь стана Тохтамыша за Дербентом.

Гонец Гёвхаршаха, который, по собственному выражению, "ради служения другу проявлял верность врагу", принес весть, подтверждающую соображение Ибрагима. Гонцы, прибывшие вслед, сообщили, что Тохтамыш-хан, узнав о приближении конницы Тимура вместе с созванными из Карабаха полками и ширванской армией общим числом более четырехсот тысяч воинов, тотчас снялся со своей армией с караванного пути и бежал в горы. Тимур же, ведомый ширванской армией, пошел наикратчайшим путем и настиг его на реке Терек. Но битвы не последовало, так как Тохтамыш, перейдя на тот берег реки, завалил единственный мост глыбами скал, камнями и большими корягами из реки. Два дня и две ночи обе армии с бешеной скоростью двигались параллельно по обе стороны реки, теряя загнанных лошадей, младенцев, умирающих в деревянных колыбельках, семьи, отставшие в пути в скалистом ущелье. Стан разбили лишь на третий день. Тимур, как передавали гонцы, был так изможден, что не в силах был приподнять век. Военачальники, обступив его, стали просить его отказаться от бешеной гонки, ибо бурная река, разделявшая их, не даст им сразиться, а в низовьях, где река течет тихо и плавно, Тохтамыш, пока они переправятся, успеет уйти. Они просили его разрешить им повернуть назад, поискать свои отставшие семьи и похоронить умерших младенцев.

Тимур, рассказывали гонцы, согласился, но поставил два условия. Первое: оставив свои шлемы, щиты и пики женам, сразиться сегодня же ночью на мечах с Тохтамышем. Второе: проделать двухдневный путь в одну ночь и, разыскав свои семьи, вернуться к утру. Военачальники, решив, что повелитель сказал все это в бреду и в лихорадке, согласились с ним

из одной осторожности. Но, увидев женщин в шлемах, с пиками и щитами у костров на берегу, поняли замысел повелителя. Не вызывая никаких сомнений у Тохтамыша, на виду у которого на этом берегу стояло войско в полном составе, военачальники с воинами тайно выехали из стана, часто меняя скакунов, стремительно добрались до моста, в полночь разобрали завалы, перешли на тот берег и так внезапно обрушились на отдыхающую армию Тохтамыша, что тому едва удалось бежать с частью воинов.

Таковы были первые вести с берегов Терека.

Затем гонцы, прибывающие от Гёвхаршаха, сообщали, что наследник жив-здоров, повернул со своей армией назад и вскоре прибудет в Ширван; часть тимуридов с больными, ранеными и казной отправилась в Мавераннахр, Тимур же пошел по следам Тохтамыша, весть о котором доносится сейчас с берегов Итиля (Итиль - Волга - ред.). Есть предположение, что Тохтамыш намерен перезимовать на берегу Итиля, затем собрать новую армию и с наступлением весны на астраханских кораблях переплыть Хазарское море, соединиться с Кара Юсифом Караконлу и султаном Ахмедом Джелаири и выступить против Мираншаха, загнав таким образом Тимура в пространство между Багдадом и Румом, то есть завлечь во вражеское окружение; поэтому, мол, повелитель будет преследовать его до тех пор, пока не уничтожит его с остатками его армии, дабы ни ему, ни другим неповадно было сомневаться в могуществе эмира Тимура и вставать на его пути ни внутри царства, ни вне его. Эмиры передавали с гонцами выражение своей признательности и удовлетворения верному союзнику повелителя - ширваншаху за проявленные ширванцами отвагу и храбрость в битве на реке Терек. Повелитель пожаловал ему титул султана и дорогой халат с условием во всех действиях выказывать почтение наследнику его Мираншаху, а за славно выполненное обещание, данное им зимою прошлого года в письме к Мираншаху, по указу благословенного шейха Береке ширваншаху дают звание шейха ислама и абу и, следовательно, судьбу религии, в Ширване и исполнение указа о еретике Фазлуллахе вверяют ему лично. Повелителю известно, сообщали гонцы, что кое-кто из правителей, принявших учение еретика, ждет случая, чтобы со стороны Багдада и Рума наступать на его царство. Поэтому султан шейх Ибрагим не должен верить словам халифа еретика Али ан-Насими, ибо он такой же дьявол, как и его наставник, владеющий способностью надеть покров истины на заведомую ложь; шейх Береке предупреждает султана шейха Ибрагима, что если он, поддавшись дьявольским чарам, не поспешит с казнью еретика, то случится великое горе, ибо еретик вновь отравит ядом своего учения нутро принца Гёвхаршаха, который своей отвагой и верностью эмиру Тимуру только что вернулся на путь истины, и с помощью его будет покушаться на ширванский трон, а вместе с троном и на религию, и тогда шейх Береке с величайшим прискорбием

вынужден будет послать указ о казни дорогого сына и наследника султана шейха Ибрагима - принца Гёвхаршаха. Для предотвращения такого несчастья необходимо, чтобы шейх Ибрагим, свершая первое свое богослужение, выразил готовность исполнить указ шейха Береке о казни; сошедши же с минбара, оделся в походное обмундирование и, не дожидаясь требования наследника Мираншаха, в сопровождении наблюдательного отряда эмира Тимура, доставил еретика на место казни, означенное в указе, своими глазами увидел, как его препроводят в ад в назидание непокорным и отступникам, после чего покаяться перед всевышним во всех своих грехах и вернуться. Если султан шейх Ибрагим выполнит предписание и докажет тем, свою преданность повелителю, то шейх Береке и эмиры обещают добиться для него отмены зависимости от наследника Мираншаха и высочайшего позволения чеканить монеты с собственным именем.

Донесения эти, доставленные одновременно ширваншаху в Шемаху, Мираншаху в Султанию, эмиру Гыймазу в стан под Алинджой, мозлане Таджэддину, а его стараниями - во все очаги хуруфвзма, оборвали жизнь нескольких десятков скакунов, которых в спешке загоняли насмерть. Фазлу, который узнал эту весть от Дервиша Гаджи, пришлось оторваться от работы над дастаном "Искендернамэ", который он начал еще в те дни, когда покинул Баку, продолжал в дни скитаний и надеялся здесь, в темнице, завершить, ибо по традиции каждый шейх Великой цепи должен был к концу жизни написать "Искендернамэ", в котором дал бы свое толкование легендарных похождений Искендера Великого в поисках правды на земле, и написал завещание на персидском и древнеиндийском языках, известных его халифам и рыцарям символического меча, а также на закодированном символическом языке, доступном всем хуруфитам. С помощью Дервиша Гаджи Фазл переслал списки своих сочинений мозлане Таджэддину, тот передал их Фатьме и мюридам, которые, собравшись неподалеку от Шемахи, ждали решения его судьбы; один же из списков, .по настоянию Фазла, вручил гасидам, чтобы те доставили его Сеиду и "тем дорогим", то есть халифам, с которыми Сеид должен был встретиться в Руме.

Когда и как увезли его? Сломившиеся духом после погрома шемахниские ремесленники затаились и ничего не видели. Уже потом, после того как увезли, прошел слух, что шах соблюдал строжайшую тайну по просьбе самого Фазла, мовланы Таджэддина и гатибов; поэтому в ночь отъезда были закрыты все крепостные ворота и погашены все огни, от факелоа. из Мраморной площади до буйных огней на крепостных башнях; от дворцовых ворот до главных городских ворот по обе стороны стояли конные миршабы, а дальше - вдоль караванной дороги - наблюдательный отряд Тимура на тысяче верблюдах и вместе с этим отрядом появился здесь изгнанный после погрома шейх Азам, прозванный в народе палачом. Говорили, он и па сей раз не добрался до эмира Тимура, потому что где-то в горах скончалась его дочь и, взяв на руки ее тело, он нес его до самого Малхама, где и похоронил. Шах же, услышав про это, послал в Малхам мулл, служек и гуламов, чтобы принять участие в похоронах. Узнав же о том, что шейх вместе с наблюдательным отрядом подошел к городским воротам, и с ним вооруженные черные мюриды и дервиши с батганами в руках, шах сам пошел на поклон к нему и пригласил войти в город, но шейх Азам не принял приглашения.

"Я не вступлю в гнездо ереси до тех пор, пока не очистится его отравленный воздух", - сказал он и, не считаясь с присутствием шаха, приказал воинам-тимуридам обезоружить

аскерхасов во главе с багадурами, согнать за крепостные ворота лжесадраддина-еретика и его двадцать пять гатибов с их семьями, разложить большие костры в тутовниках и предать

огню сначала жен и детей на глазах еретиков, потом их самих. Говорили, что шейх Азам, увидев, что черные мюриды, не торопясь с исполнением приказания, стали на глазах мужей раздевать их жен, очень удивился и обратился с возмущением: "Что вы делаете, дети мои?! Я сказал - предать огню! Не говорил же я вам - предать позору!" Слова его рассмешили

тимуридов, и, увидев, что они насилуют не только женщин, но и маленьких плачущих девочек, отнятых у матерей, он, сотрясаясь в ознобе, повернулся и пошел, спотыкаясь, и, упав где-то в пути, больше не поднялся.

Шах, наблюдая из окна второго этажа ханеги, как женщины, отпущенные тимуридами, собственными ногами идут в огонь, не обрадовался почему-то вести бесславной смерти ненавистного шейха Азама, а, схватившись за голову, вскричал: "Проклятье тебе, эмир Тимур!" - после чего в сопровождении гаджи Фиридуна немедленно отправился в темницу, где содержался Фазл, опустился перед ним на колени и просил за все содеянное прощения, и просил передать через гаджи Фиридуна всем мюридам его просьбу о прощении, и клялся, когда наступит срок и будет на то воля провидения, служить в едином царстве со столицей в Тебризе интересам хуруфитов и защищать их. Спустя недолго, после того как Высокоименитый с изъявлениями дружбы распростился с Фазлом, некто неопознанный бросился от дворцовых ворот в сторону ремесленных кварталов, крича вне себя: "Увели! Увели!"

Был ли это дервиш Гасан, находившийся в темнице при Фазле, или кто-то из обезоруженных аскерхасов или багадуров, но благодаря его отваге, хоть и был он тотчас схвачен, муэдзины всех двадцати четырех мечетей поднялись на минареты и обратились с мунаджатом, передали мюридам горестную весть.

А Фазла между тем вывели потайным ходом, ведущим из подземелья в диванхану, посадили там в железную клетку, и едва вынесли клетку с ним на Мраморную площадь, как черные мюриды, окружив ее, в минуту окрасили белоснежную хиргу Фазла в кровь. Эти люди, целый год жившие на дармовых хлебах шейха Азама, в резиденции которого было множество набитых доверху продовольственных колодцев, избалованные изысканными яствами, которые посылал им из своей кухни сам шах, и чудесным вином "рейхани", увидев труп своего благодетеля шейха Азама и поняв, что пришел конец вольготной; сытой жизни, готовы были сейчас выместить все на этом нечестивце, повинном во всех их бедах. Так они кричали, истыкая его тело сквозь прутья клетки ржавыми гвоздями до тех пор, пока джагатаи не вырвали у них из рук клетку, подняли ее на двухколесную одноконку и вывезли из города...