Сухотин
Шрифт:
– Это несчастный случай, – повторил он нам на прощание.
В итоге кое-что о Вульфе мы, все же, услышали, но не от следователя, а от дворника. Бородатый и крепко пахнущий перегаром, он сообщил, что видел Антона Карловича. Ровно в тот час, когда произошел пожар у хозяйки. Вульф спускался по лестнице.
– Не знаю, что за человек этот Вульф, и что скрывает, – произнес Двинских, когда за нами закрылась кованная дверь, отделявшая двор от улицы, – но Анне точно не стоит выходить за него замуж.
– Вы еще ни читали этого, – я протянул Двинских сложенный
– Что это? – Двинских развернул лист, и брови его поползли вверх, – на ваших ботинках была человеческая кровь!
– Да. А вылилась она из бочонка в подвале нашего псевдонемца Вульфа. И бочонков таких там было много.
– Вы должны сообщить об этом отцу Анны! – воскликнул Двинских, засовывая бумагу мне обратно в руки, – немедленно!
– Полагаете, он не знает? – спросил я и Двинских так и замер.
– Но, но… – заикаясь начал он.
Очевидно, мысль о том, что отец Анны знает о тайных пристрастиях Антона Вульфа, и все равно выдает за него дочь, поразила Двинских сильнее, чем собственно известие о том, что Вульф пьет человеческую кровь.
– Но что если Вульф ее убьет!
– Думаю, что жизни Анны ничего не угрожает, – сказал я, – не для того устраивают этот брак. Скандал со смертью знатной жены Вульфам не нужен. И потом, Антон Вульф явно не убивает всех подряд. Если он и убил свою квартирную хозяйку, то только потому, что я сжег все его запасы. Ему нечего было есть. Теперь есть чего. А назавтра он уезжает в Невьянск, где, скорее всего, тоже есть погреб с бочонками.
– Вы думаете… – Двинских побледнел, – что там в Невьянске… Вульф убивает? Вы представляете, сколько человек надо убить, чтобы …
– Я думаю, он покупает кровь в морге или в больнице, – сказал я.
На самом деле, я не был в этом так однозначно уверен (хотя массовые убийства людей тяжело было бы скрыть даже в глухом уральском городке), но перепуганный Двинских поспешил уцепиться за эту версию.
– Да, – закивал он головой, – Может, даже не в России покупает, а за границей!
Это было, конечно, очень некстати, но предположение Двинских меня развеселило.
– За границей? Может, в Париже? – рассмеялся я. – Конечно, раз у нас принято и белье к прачкам в Париж возить, то и кровь надо пить непременно французскую!
Двинских мгновенно помрачнел.
– Анна Константиновна не должна выходить замуж за Антона Вульфа, – серьезно сказал он, – она должна немедленно порвать со своей семьей, уехать, и …
– И ходить побираться? – продолжил я за него.
– Почему же сразу побираться? – задиристо произнес Григорий. – Я готов ей помогать!
– Как долго? И что она будет делать, когда вам это надоест?
– Я всю жизнь готов ей помогать! Вы мне не верите?
Решительный настрой Двинских показался мне еще забавнее, чем его предположение о Парижских поставках человеческой крови, но смеяться над ним я не стал.
– Пока мы с вами тут спорим, – сказал я ему, – Анна Константиновна собирается в Невьянск.
– Я
Это был (наконец-то) дельный вопрос, и я принялся объяснять ему свой план:
– Вульф вместе с Анной не едет – очевидно, по соображениям безопасности. Он выезжает завтра. Мы тоже поедем, на одном с ним поезде. Билеты я достану. Где-нибудь по пути, на какой-нибудь станции мы встретимся с ним – что может быть естественнее встречи старых знакомых в дороге? И будем ждать, когда он снова не сдержится, когда он нападет, ведь запас крови у него невелик. Мы даже облегчим ему это нападение, подставим ему вас, например. А когда он нападет, я схвачу его с поличным, со свидетелями, и, главное, сразу все в газеты, хотя бы в местные, губернские. Тогда же, в связи с этим нападением, можно будет упомянуть и смерть его квартирной хозяйки. Потому что пока материала мало, на нем мы не выедем. Если получиться, то мы ославим Вульфа на всю Россию. Вполне возможно, что родители Анны не захотят связывать себя родственными узами с человеком, замешенным в нападениях и убийствах.
6. На перроне.
Я слышал, что по Уральской железной дороге ездят преимущественно служащие или торгующие в Приуральском крае, а путешественники здесь встречаются редко. И напрасно – виды из окон поезда открываются потрясающие. Невысокие холмы, прорастающие скалами, которые делаются все выше и круче, прерываются громадными, нетронутыми, все в ярких цветах полями. И тут же где-нибудь вьется горная речка. За глубокими отвесными обрывами высятся поросшие лесом горы, а каменистые утесы временами так близко подступают к рельсам, что поезд проезжает среди них, как сквозь ворота.
– А что же женщины? – спросил меня Двинских.
На вокзал он явился мрачнее тучи, но ехать нам было долго, и к концу пути он заметно ожил.
– Так что же? Вы ведь не женаты? – одновременно и смущенно, и настойчиво выспрашивал меня он.
– Вы что, о В. хотите со мной поговорить? – спросил я, ощущая глухое недовольство.
– Нет,– удивился мой спутник.
И настал мой черед смущаться. По тщеславию своему, или почему еще, я полагал, что о моем романе с В., театральной дивой, чье имя гремело на всю Россию, знает каждый, и при встрече со мной в первую очередь о В. и думает. Но искреннее удивление Григория Двинских показало мне, что я, мягко говоря, заблуждался.
– Вы были влюблены в В.? – спросил он, видимо вообразив, что я таскался на все ее выступления, поджидал у театров – или что еще там делает безумствующая по ней молодежь.
– Вы неправильно меня поняли,– сказал я. – Мне посчастливилось.
– В каком смысле?
– В прямом. Мои чувства к В. не остались без ответа.
– Неужели!
И Двинских одарил меня почтительным взглядом. Мне, пожалуй, должно было быть лестно – если бы все не было так грустно. Поэтому я поспешил вернуть своего попутчика из плена иллюзий в суровую, так сказать, действительность.