Сухуми: зеркало воспоминаний
Шрифт:
– О, моя умная девочка пришла. А то эти тупицы ничего не понимают, – крикнул дедушка, увидев меня у калитки.
Мой дедушка – офицер, отставной лейтенант зенитно-ракетных войск, профессор философии Корнелий Александрович. У него было три образования, он очень любил рассказывать истории, читать философские трактаты, но также он никогда не подбирал слова. Он легко мог обидеть человека грубым словом, пусть сказанным точно и правдиво. Но именно эта черта, которая так не нравилась окружающим, просто сводила меня с ума и доводила до колик в животе от смеха. Он был абсолютно городским жителем, и ему, как никому, трудно приходилось в деревне. Ведь он родился и вырос в Сухуми, для него
В день, когда я буду прощаться с дедушкой, он будет еле сдерживать слезы и просить увезти меня отсюда, потому что, когда я только родилась, он сказал, что я буду учиться в России и только там. Был ли мой дедушка предсказателем или его мечты так жестоко сбылись, но я правда оказалась в России. А мой дедушка на похоронах бабушки просил папу, чтобы он привез меня хотя бы один раз посмотреть, потому что скоро и сам покинет этот мир. Никто не обратил на это внимание, но через год его не стало. Он умер во сне, никого не было рядом. Уснул 6 января, выпив перед сочельником стакан вина, а утром не проснулся. На столе у него было незаконченное письмо для нас, в котором он опять просил меня привезти, чтобы увидеться.
Я поднесла дедушке бутылку вина, он посмотрел на ее цвет и глубоко вздохнул.
– Опять разбавили, – произнес недовольно дедушка, смотря на Софико.
Я бросилась ему на руки с криками, что я не виновата. Он меня крепко обнял. Бабушка убиралась в доме, Софико пошла к ней.
– Где твоя мама? Не уехала еще? – спросил дедушка меня.
Я взглянула на него, взгляд мой был переполнен ужаса и отчаяния. Дедушка понял, что я ничего не знаю.
– Да, она сегодня уезжает, но скоро вернется. Ты же взрослая девочка уже, понимаешь, что она должна быть сейчас с папой. А потом они приедут вдвоем, – объяснил мне дедушка.
Я ничего не понимала и не хотела понимать, просто вырвалась от дедушки и бросилась по дороге до дома тети. Я бежала, спотыкалась, падала, но опять бежала. Я не плакала, но была переполнена обидой, что мама меня бросает, мне хотелось посмотреть на нее. Маму я так и не застала, дома ее не было. Я бросилась в угол и забилась там. Прошел день, второй, прошла неделя, месяц, прошла зима, Новый год, Рождество. Я не помню ни один день из своей жизни с тетей. Не помню моменты с бабушкой Норой, которая была очень добра ко мне. Не помню ничего, все будто в тумане.
Память оборвалась в тот день, когда мама уехала, и вернулась ко мне, только когда она вернулась за мной. Это был март месяц, я стояла, укутанная в пуховый платок, ведь было еще достаточно прохладно. Подъехала машина, и вышли мама с папой. Они стояли у калитки, а я пряталась за тетей.
– Майя, иди ко мне, ты что, не узнала маму? – крикнула моя мама.
А я не шевелилась с места, я сделала вид, что не узнала ее, хотя я сразу узнала, она еще не успела выйти. Но я была обижена, что она оставила меня на 6 месяцев. Я постояла еще минуту, а потом бросилась к папе на руки. Прошел час, и только когда я уже сама очень сильно захотела обнять маму, то подошла к ней и уже не отпускала. Они забрали меня с собой, мы вернулись в Сухуми. Но вернулась я совершенно в другой
Я уговорила маму отправиться к тем соседям, у которых я кушала, но их не было дома. Женщина во дворе сказала маме, что в магазин попал снаряд, там был Роланд, и потом бабушку забрал сын.
– Они уехали с сыном, – сказала мне мама, думавшая, что я не понимаю по-русски. А я уже хорошо понимала. За 6 месяцев мой дедушка научил меня говорить на русском, еще бы время – и я научилась бы читать и писать.
– Дедушка никогда не бросил бы Сухуми, – сказала я маме и добавила, – пошли домой.
Мы вернулись домой. Я помню артобстрел – эти звуки я никогда не забуду. Пройдет два года, как мы покинем Сухуми, я буду уже находиться в городе Саратов, отмечать день рождения своих соседей, которые решили закончить вечер красивыми фейерверками. Этот звук фейерверков привел меня в ужас, что я за три секунды спустилась с пятого этажа на первый, бросилась под кровать и кричала:
– Мама, прячься, опять война.
Я еще долго не могла понять, почему на Новый год люди так любят стрелять эти фейерверки. Этот звук до сих пор вызывает у меня непонятные мурашки, мне хочется вновь зарыться в угол и закрыть глаза.
Обстрел происходил с промежутками в три минуты. За это время мы успевали добежать до безопасного места, спрятаться и в следующие три минуты бежать еще. И так до бомбоубежища, которое находилось рядом с хлебозаводом. В бомбоубежище было темно, едва различимы лица людей.
Там стояла вода до щиколотки, холодная вода, которая не позволяла никому сесть или лечь. Все стояли, а самые высокие могли присесть на корточки. Минуты казались вечностью, все считали секунды между обстрелами. В дверях была маленькая щелка, в которую я смотрела, а мама то и дело звала меня к себе. Обстрелы были слышны, но дыма и тумана не было, значит, стреляли на другой стороне города. Я увидела, как бежал человек в нашу сторону.
– Мама, там человек бежит, – крикнула я. И те, кто поняли грузинский, одернулись и стали шептаться. Все испугались, что это могут быть военные, которые возьмут нас в плен или расстреляют на месте. Я уже понимала, что такое может со мной случиться. Я вообще уже многое понимала, хотя никто мне ничего не говорил.
Кто-то посмотрел в щелку и узнали начальника завода. Я не знала, кто был этот человек, как его звали, но он был очень уважаемый, потому что ему сразу открыли дверь и впустили. Все с ним поздоровались, а потом ему стало плохо. Он долго теребил в руках бумажный сверток, так и упал со свертком в руках. У него остановилось сердце, так и умер там. После в свертке бумаги прочли сообщение, что его 14-летнюю дочь взяли в заложники. Мужчины решили, что его надо вытащить на улицу, потому что неизвестно, сколько нам еще придется тут сидеть. Соседний парень, он был абхаз, вытащил его и прикрыл дощечкой.
– Мама, а Малхаз же абхаз? – спросила я тихо маму, чтобы никто не понял.
– Да, Майя, – ответила мама.
– Но он же может нас убить? – удивилась я.
– Нет, он не убьет нас. Он хороший абхаз, – сказала мама.
– А те плохие абхазы? – удивилась я.
– Да, те плохие, – ответила тихо мама, она, кажется, даже и не слушала меня, просто повторяла за мной.
– Мама, а грузины есть плохие? – спросила я и увидела, как взрослая женщина посмотрела в нашу сторону. Не успела моя мама что-то ответить, как она сказала: