Сулла
Шрифт:
Итак, за неимением возможности использовать поручительство сената, чтобы объявить врагами народа тех, кого он считал необходимым уничтожить, предотвращая резню без разбора (что неминуемо произошло, если бы каждому предоставили право самому сводить личные счеты), Сулла был вынужден придумать новое средство очистки: проскрипции.
ГЛАВА V
ПРОСКРИПЦИЯ
Чтобы Рим не представлял собой сплошного побоища, Сулле нужно было найти способ провести контролируемую чистку. Итак, на следующий день он созвал народное собрание, чтобы объявить решение, которое он принял. Таким образом, он открыл комициям свое намерение, не забыв предварительно напомнить обстоятельства, приведшие к войне, и то, что ему первому не понравилась необходимость вести ее: идея развязать ее принадлежала врагам Рима, за что те и были сурово наказаны, так как он приказал уничтожить всех самнитов и луканцев, которые клялись погубить Рим. Но враги нашли в самом Риме лишенных какой-либо совести людей, помогавших им в их пагубном предприятии. Невозможно простить им преступление против Республики. Итак, он решил строго и показательно наказать всех, кто осуществлял военное командование и сражался против своих собственных военных сил — будь то консулы, преторы, квесторы или
Сразу же после собрания Сулла приказал огласить посредством публичного глашатая эдикт проконсула Суллы, вывешенный (в виде деревянных записных табличек, на которых суриком был написан текст) во всех местах города, предназначенных для официальных объявлений. В первой части эдикта содержались мотивировки, оправдывающие меру: в ней Сулла повторил в более упорядоченном виде аргументы, которые он развивал перед комициями, напомнив об ужасах, происшедших в Риме в эти последние годы и о необходимости добиться удовлетворения. Он утверждал, что преступления были усугублены предательством, когда их авторы заключили пакт с врагами Рима. В заключение он сказал, что не хотел отдавать приказа хватать и убивать тех, кого приговорил к смерти, но посчитал предпочтительным опубликовать их список, и это из уважения к гражданам Рима и для предотвращения того, чтобы солдаты или его сторонники не позволили увлечь себя пусть и справедливому чувству и не уничтожили бы тех, кого он хотел исключить; и он просил не беспокоиться тех, кто бы они ни были, чьих имен нет в списке.
После развернутой преамбулы шли проскрипции эдикта (предшествуемые ритуальной формулой QUOD FELIX FAVSTVNQUE SIT, которая напоминает, что власть магистрата исходит от божества). Однако проскрипции, на удивление, не представляли собой смертного приговора: магистрат прежде всего запрещал какое-либо убежище и любую форму помощи перечисленным лицам; любого могли приговорить к смерти, кто был бы уличен в приеме, укрывании указанного в проскрипциях или помогшего ему сбежать. С другой стороны, было обещано вознаграждение в размере 12 000 денариев (48 000 сестерциев — для раба сумма была меньше, но зато он приобретал свободу), выплачиваемое квестором из общественных фондов тем, кто принесет голову проставленного в проскрипциях; наконец, текст определял также вознаграждение всем тем, кто своим доносительством облегчит захват. Сулла изобрел в некотором роде форму абсолютного приговора, окружив свои жертвы одновременно запретом на право предоставления убежища, любое нарушение которого сурово наказывалось, и очень сильным финансовым подстрекательством к выдаче или расправе.
Наконец, последний элемент эдикта — список восьмидесяти имен, где, в самом деле, фигурировали все сановники Мария, которые были уличены в отказе от переговоров. Двумя первыми были консулы этого 82 года, Гней Папирий Карбон и Гай Марий, за которыми следовали консулы года предыдущего — Луций Корнелий Сципион и Гай Норбан. Следом шли, распределенные в зависимости от иерархии должностей, которые они занимали, преторы Луций Юний Брут Дамасипп (задушенный Сцеволой), Марк Марий Грацидиан, Марк Перперна Вентон — сын цензора 86 года, к которому Сулла отправил эмиссаров (в Сицилию, где тот находился), чтобы предложить ему переговоры, потому что его отец уже присоединился, но тот ничего не хотел слушать и даже угрожал вернуться в Италию и разблокировать Пренесте. Другой претор фигурировал в списке на хорошем месте: Гай Карринас, командовавший правым флангом сил Мария в сражении у Коллинских ворот, он сбежал с Цензорином, но они были схвачены через день и доставлены к Сулле, который приказал отрубить им головы и отправить их в Пренесте, чтобы пронести вокруг городской стены, как это было сделано с головой Телезина.
Трибун плебса Квинт Валерий Соран был тоже сторонником Мария. Но, кроме того, он совершил ужасное святотатство, которое могло привести к трагическим последствиям для выживания Рима: в одном из своих произведений он открыл имя богини, защитницы Города, секрет, который свято хранился, чтобы враг не мог «вызвать» ее, как сами римляне вызывали некоторые божества, покровительствовавшие их врагам: следовательно, нет ничего удивительного, что его имя фигурировало среди лиц, подлежавших уничтожению. Затем шли все магистраты, ожесточенно продолжавшие сражение, несмотря на просьбы, с которыми к ним обращались, начиная, конечно, с самого опасного среди них (и чье сопротивление, действительно, продолжалось много лет), Квинта Сертория, его имя предшествовало имени Гнея Домиция Агенобарба, державшего Африку. В конце списка фигурировали имена последователей Мария, не осуществлявших в этом году магистратуры, но либо они были облечены ею в предыдущие годы, как Марк Юний Брут (отец убийцы Цезаря), либо были слишком юны, чтобы приступить к ней (таким образом, Луций Корнелий Цинна, Гай Норбан, Луций Корнелий Сципион, сыновья своих отцов), либо, наконец, они принадлежали к римским всадникам, как Гней Тициний и Гай Меценат, игравшие решающую роль в политических событиях последнего десятилетия и, вероятно, были причиной того, что большое количество представителей их сословия последовали за Марием.
Расправы начались немедленно: Карринас и Цензорин, без сомнения, стали первыми жертвами, а за ними последовали все те, кого могли схватить. Примечательно в данном случае то, что из тридцати шести несчастных, о которых нам известно, что они были убиты, ни один не был убит на месте захвата. Однако так как эдикт не давал никакого указания на способ экзекуции, нашедшие указанного в проскрипциях могли бы обезглавить его на месте и отнести только голову. Они этого не делали и ограничивались лишь арестами, потому что им казалось, что способ умерщвления должен быть торжественным. Исходя из этого, приговоренные отводились на Марсово поле, где располагался Сулла, и получали основное наказание топором с предварительной экзекуцией розгами: связав приговоренному руки за спиной, его освобождали от одежд и по сигналу магистрата, который накрывал голову полой тоги в знак скорби, били розгами — в некоторых случаях с изощренной жестокостью, заключавшейся в ударах по глазам, — затем его укладывали на землю, чтобы разрубить с
Через день, 5 ноября, был опубликован новый список, содержавший на этот раз 220 имен сенаторов и всадников; 6 ноября появился последний список с 220 именами. Конечно, в этих условиях охота за осужденными усилилась: сумма вознаграждения, а также уверенность, что все вовремя остановится и, следовательно, самому нечего опасаться (и даже лучше представить некоторые доказательства верности Сулле), дали волю смертоносному рвению римлян; и если правда, что некоторые сторонники Суллы, даже такие новоиспеченные, как Каталина, занялись жуткой облавой, носясь галопом с галльскими всадниками по Риму и его окрестностям, шаря повсюду, не пренебрегая никакой информацией, это не должно отодвинуть в тень коллективную ответственность жителей Города. Смерть Бебия — трагическая тому иллюстрация. Сенатор, взявший сторону Мария, был родственником, возможно, даже сыном Марка Бебия, убитого одновременно с Нумиторием бардианами Мария в 87 году: из-за того, что он с трудом передвигался в силу своего возраста, рабы, которым было поручено вытащить его из убежища, зацепили крюком за горло и так тащили до Форума, где прикончили, разорвав на части. Такая жуткая смерть поразила воображение, и в ноябре 82 года, узнав, что Бебий-младший находится в списке, народ Рима схватил его и разорвал, но на этот раз голыми руками: каждый хотел участвовать в раздирании на куски, вырывая пальцы, язык, половые органы, уши, глаза… Святой Августин, вспоминавший о коллективной экзекуции, отмечает с отвращением: «Люди рвали на куски живого человека с большей кровожадностью, чем это делают дикие звери с трупом, который им бросают».
В общем виде списки лиц не вызвали удивления, за одним-двумя исключениями, самым замечательным и отмеченным из которых был случай с всадником Лоллием. Этот тип, по меньшей мере двуличный, позволил себе в момент вывешивания первого списка саркастические замечания по поводу тех, кто в него вошел, считая, вероятно, что это способ выразить верноподданнические чувства к Сулле. Однако когда он пришел посмотреть на второй список, то обнаружил, что туда вписано его имя. Тогда он прикрыл свою голову полой тоги и начал пробираться сквозь толпу, надеясь улизнуть; но зеваки его узнали и привели к Сулле, который приказал казнить на месте, под аплодисменты толпы. Плутарх рассказывает анекдот такого лее плана, относящийся к некоему Квинту Аврелию, который вскричал, обнаружив свое имя в списке: «Горе мне! Мое альбанское имение ведет меня к гибели!» Возможно, что имущество этого человека вызвало чьи-то притязания, возможно также, что он недостаточно быстро или не слишком заметно продемонстрировал свое присоединение к партии победителя; очень богатый человек должен быть большим дипломатом. И, наконец, возможно, что у Суллы были другие причины внести его в список. Во всяком случае, если верить Цицерону в том, что касается Каталины, то он значительно увеличил свое состояние, используя тот факт, что в списки были внесены его брат и зять. Но так как Каталина присоединился сам только в последнюю минуту, можно подумать, что другие члены семьи просто продолжали упорствовать в своем марианистском выборе и за это поплатились.
Тем временем насилие продолжало проявляться с тем большей интенсивностью, что оно направлялось распоряжениями проскрипции, и некоторые расправы дали место особенно жестоким ритуалам. Так, Марк Марий Грацидиан был казнен в почти жертвенных условиях, о которых свидетельствуют древние авторы. Грацидиан был значительным лицом: сын одной из сестер великого Мария, он был усыновлен младшим братом последнего, чтобы стать Марием. Он приобрел очень большую популярность во время своей претуры в 85 году, обнародовав эдикт, подготовленный совместными усилиями преторов и трибунов плебса и касавшийся денежного курса и его контроля государственными служащими; этот эдикт обеспечивал значительное уменьшение частных долгов: нарушение этики, состоявшее в присвоении всех заслуг коллективного решения, принесло почти божественные почести от народа Рима, потому что во всех кварталах ему воздвигли статуи, перед которыми зажигали свечи и курили фимиам. Исключительный случай: он стал претором во второй раз в этом 82 году, в действительности он домогался консулата, но посчитали, что назначение его кузена Гая Мария еще больше мобилизует энергию в сопротивлении Сулле. Это стало причиной того, что его снова выбрали претором. Следовательно, в эти первые дни ноября он был самым высоким сановником, которого могли казнить, потому что два консула находились в данный момент вне досягаемости (Марий был заперт в Пренесте, а Карбон сбежал в Африку), и это, вероятно, объясняет то, как с ним обошлись.
Задержал его Катилина, когда он после сражения у Коллинских ворот спрятался в овчарне. Сняв с него одежды, заключив в цепи и обвязав веревкой шею, его протащили по всем улицам Города, избивая розгами, под гиканье, насмешки, плевки и швыряние экскрементов. Кортеж направился к Яникулю, по склону которого он добрался до гробницы Катуллов, где несколько лет тому назад похоронили Квинта Лутация Катулла, которого Грацидиан принудил к самоубийству, возбудив против него процесс по обвинению в государственной измене. Здесь он подвергся обращению с изощренной жестокостью, потому что все части тела были изуродованы друг за другом, и ни один удар не был смертельным; ране, нанесенной каждый раз новым человеком, предшествовали напоминание о злодеяниях, стоивших этой смерти (которая все не наступала), и вереница оскорблений. Казнь была нескончаемой. Послушаем поэта Лукиана: «Помню ли я маны Катулла, утоленные кровью, когда приносили в жертву Мария в искупление призрака, не желавшего, возможно, такого жуткого удовлетворения на своей неотмщенной гробнице? Мы как бы видим в этом теле, полностью разбитом смертельными ударами, не задевающими души, разорванные органы с равным им количеством ран, и зловещую, не имеющую названия утонченность, щадящую жизнь человека, которого приказали уничтожить. Упали оторванные руки, отрезанный язык бьется и ударяет пустой воздух в молчаливом движении. Один отрезал уши, другой — крылья загнутого носа, этот вырывает глазные яблоки из орбит и бросает глаза последними, показав им предварительно члены. Едва ли можно будет поверить в преступление, такое дикое, в котором одна голова могла бы объединить столько наказаний. Это то, что происходит, когда члены раздавлены обрушившимся зданием, которое их расплющивает; и бесформеннее туловища не выносит больше на берег, когда они разрушаются в открытом море».