Султан и его гарем

Борн Георг Фюльборн

Реция в замешательстве пробормотала несколько слов благодарности.

Золотая Маска слегка кивнула головой и пошла дальше.

Когда несколько мгновений спустя Реция пришла в себя и наклонилась взять ведро, которое опустила на землю, и затем снова оглянулась вокруг, Золотая Маска уже исчезла во мраке.

Никто не знал, откуда появлялась таинственная Золотая Маска и куда исчезала, ее намерения были так же таинственны, как и она сама. Реция в первый раз видела Золотую Маску, о которой в народе ходили такие разноречивые толки и о которой старая Ганифа рассказывала ей столько

сказок. Исполненная суеверным страхом, молодая девушка поспешила в дом своего отца, тогда как в ушах все еще звучали слова ее таинственного защитника.

Х

Караван богомольцев в Мекку

Наступил торжественный день ежегодного отправления каравана правоверных мусульман в Мекку, на родину Магомета, где каждый турок считает долгом побывать хоть раз в жизни. По случаю отправления этого каравана в турецкой части Константинополя царствовало сильное оживление.

Паломничество в Мекку есть одна из главных обязанностей каждого мусульманина, и прежние калифы совершали это путешествие ежегодно. Но в настоящее время султаны, боясь за свое здоровье, которое могло бы пострадать от такого дальнего пути, только посылают в Мекку драгоценные подарки, а сами ограничиваются тем, что смотрят из окна дворца, как караван отправляется в путь.

Уже рано утром все улицы Стамбула оживились. Богатые и бедные пилигримы, женщины и старики, юноши и дети, девушки и дряхлые старухи – все спешили присоединиться к шествию и посмотреть на его отправление.

Окна и крыши домов в тех улицах, по которым должен был проходить караван, были усеяны зрителями, там и сям развевались зеленые знамена, и на всем пути стояли кавасы, чтобы наблюдать за порядком.

Кофейни и гостиницы были переполнены правоверными, которые пришли издалека, а улицы покрыты нищими дервишами, оборванными пилигримами и чужестранцами.

Уже за несколько дней начали стекаться в Константинополь пилигримы. Впрочем, большая часть народа, с утра наполнявшего улицы, состояла из любопытных зрителей.

Солдаты и полицейские едва могли удерживать любопытных, чтобы сохранить свободной середину улицы для прохода каравана.

Среди зрителей стояла одна старуха в грязном покрывале и красном широком плаще, около которой стоял Лаццаро, доверенный слуга принцессы Рошаны, очевидно пришедший не из одного любопытства, но имевший еще другую цель.

Лаццаро был молодой человек, лет двадцати, с резкими, неприятными чертами лица. На нем была надета темная бархатная куртка и красная феска. На лице его видны были следы всевозможных излишеств, в особенности заметны были следы курения опиума. Но заметнее всего были его беспокойные глаза, производившие странное впечатление на всякого, кто встречался с их взглядом.

Грек, вместе с описанной нами старухой, стоял на ступенях подъезда одного дома, так что мог видеть всю площадь.

Караван должен был скоро появиться. Все взоры были устремлены в ту сторону.

– Ты говоришь, что она спряталась у старой служанки Ганифы? – спросил грек.

– Со вчерашнего вечера она снова исчезла оттуда, – отвечала старуха. – Я была вчера в развалинах у дервишей, но не нашла там могущественного

Шейх-уль-Ислама.

– Ты думаешь, что у Реции, дочери Альманзора, жил мальчик?

– Я видела его.

– И ты полагаешь, что это не кто иной, как принц Саладин?

– Неужели ты думаешь иначе, Лаццаро? – спросила старуха. – Старый Коросанди был приведен к султанше Валиде, где его расспрашивали, куда он дел принца, потому что посланный за ним офицер не нашел ребенка, но старик объявил, что принца украли, пока он был в кофейне, и, несмотря на угрозы и даже мучения, продолжает повторять то же самое.

– Как случилось, что ты нашла дочь Альманзора у старой Ганифы?

– Сирра должна была знать об этом. На днях, вечером, она тихонько ушла из дома, я увидела это случайно, проснувшись в это время. Очень может быть, что она и каждую ночь уходила таким образом. Я поспешно вышла из дома и успела увидеть, как она села на берегу в каик. Я последовала за ней, так что она не заметила меня, и я увидела, что Сирра вошла в дом старой Ганифы. Я стала наблюдать за домом и вчера утром увидела на дворе Рецию, которая вела за руку восьмилетнего мальчика.

– Черт возьми! Это недурная находка! – прошептал Лаццаро.

– Да, милый мой, особенно если этот мальчик – принц. О, если бы я вчера видела Шейх-уль-Ислама! А теперь опять все пропало! Она убежала, потому что, вероятно, заметила что-нибудь и нашла теперь себе другое убежище.

Лаццаро молчал и задумчиво глядел вперед, казалось, что у него в голове возник какой-то план, которого не должна была знать старуха-гадалка.

– Ты тоже метишь на прекрасную Рецию, – продолжала гадалка с едва заметной улыбкой, – она тебя околдовала, Лаццаро, не так ли? Но она смотрит выше: она думает, что происходит от великого калифа, и считает себя важнее всех других правоверных. Не думай больше об этом, мой милый, ей тебя не надо. Я думаю, что ее очаровал какой-нибудь гвардеец или баши из сераля, а в таком случае тебе тут нечего делать.

Грек побледнел, услышав эти слова.

Вдруг на улице послышался сильный шум, который, казалось, быстро приближался.

– Идут, идут! – кричала нетерпеливая толпа, приветствуя громкими возгласами долго ожидаемое бесконечное шествие.

Впереди, чтобы очищать дорогу каравану, ехал отряд турецкой кавалерии в пестрых мундирах, за ними следовал эмир и другие последователи пророка в новых зеленых одеждах и зеленых же вышитых золотом чалмах. Все были верхом на великолепных лошадях.

Позади них ехали эфендасии частей города Стамбула, Галату и Перу, губернаторы Румелии и Анатолии и муллы.

Затем следовали султанские чиновники в зеленых и синих, вышитых золотом и серебром мундирах. Одни из них несли серебряные, украшенные янтарем бунчуки, тогда как другие пели хвалебные гимны, от времени до времени прерываемые криками толпы: «Аллах! Аллах!»

Шейх-уль-Ислам, окруженный своими приближенными, с довольным видом смотрел на пилигримов и провожавшую их шумную, разодетую по-праздничному толпу.

Потом ехали многочисленные важные сановники, везшие шерифу Мекки собственноручное письмо султана, лежащее в богато украшенном ящике.