Султан и его гарем
Шрифт:
Ярость всех бывших в шинке восставших не знала границ, и оба вождя вовсе не считали своею обязанностью защищать изменника, шпиона и врага отечества. Все бросились на успевшего уже прийти в чувство Алабассу, он мигом был вытащен из шинка на улицу и растерзан на куски. Подобно диким зверям, набросилась разъяренная толпа на изменника, одни побивали его камнями и палками, другие рвали на куски.
– Ведите нас в бой! – кричали воины, размахивая оружием. – Мы хотим напасть на проклятых мусульман, хотим биться с ними! Зачем вы еще медлите, ведите нас! Мы хотим победить!
– Победить! Хотим победить! – отовсюду
Это высокое чувство увлекло и обоих вождей.
– Не вступайте в битву! – закричал старый укротитель змей, которого два воина связывали веревками, чтобы, как пленника, потащить за собой. – Послушайтесь моего предостережения! Вы будете побеждены! Паша имеет в своем распоряжении силы, втрое превосходящие ваши…
Но голос предостерегающего Абунецы был заглушен криками солдат.
– Вперед! – громко разнеслось во все стороны.
Вожди приказали бить тревогу.
– В бой! К победе! – кричали исполненные мужества воины, размахивая оружием.
Под прикрытием ночи они собрали свои отряды. Это было значительное войско. Затем жаждущие брани смельчаки выступили, увлекая за собой и пленного укротителя змей.
V
Жертва верной любви
Мы оставили Рецию как раз в ту минуту, когда она, беспомощная, всеми покинутая, в отчаянии, с ребенком на руках, бросилась на рельсы перед приближающимся локомотивом.
Что было ей теперь в ее жалком нищенском существовании, когда Сади оставил ее? Что было ей в жизни без него? Зачем должен был бедный ребенок, залог его любви, прежде времени узнать горе и нищету – единственный удел его и матери в этом мире с тех пор, как Сади бросил ее?
Есть глубина скорби, равная безумию! Если она охватит нас своими когтями, если эта лютая скорбь терзает наше сердце, тогда нет места ни размышлению, ни страху, ни колебанию.
В такую-то минуту, когда нам кажется, что Бог отступился от нас и нечего уже более ожидать нам на свете, в такую минуту Реция решилась умереть, не испугавшись ужасной кончины и греха, в такую минуту с улыбкой мужества, словно шла не на смерть, а на освобождение, бросилась она на рельсы.
Не являлась ли эта ужасная картина во сне Сади-паше? Где был он в то время, когда несчастная Реция искала смерти?
Не подозревая ее ужасной участи, занятый своими планами и важными делами, он сидел в роскошном дворце принцессы Рошаны.
Неужели в эту минуту страшное предчувствие внезапно не охватило ужасом его душу? Не подсказал ли ему внутренний голос имя несчастной, покинутой им возлюбленной? Или ласки принцессы заглушили в нем тихий голос совести и он остался неуслышанным?
Говорят, что при такой пылкой любви между любящими сердцами существует тесная связь, так что один предчувствует опасности и особенно тяжелые события в жизни другого, как бы далеко он от него ни был.
Имел ли Сади подобное предчувствие? Казалось, что да: у принцессы им внезапно овладело непреодолимое беспокойство, казалось, что-то влекло его оттуда, точно где-то ждало его какое-то дело.
Но не образ Реции носился над ним, не он наполнял его душу, не он всюду преследовал его! Он был давно уже вытеснен из его сердца другими, более блестящими образами!
В то время как несчастная женщина приняла
Осмотр этот приходилось делать ему так часто, что мало-помалу он стал чисто механическим обходом рельсов. Такие работы, часто повторяющиеся и которые, в сущности, вовсе нельзя назвать работой, в конце концов делаются весьма небрежно. Но Туссум и в эту ночь исполнил свою обязанность; низко, над самой землей держа фонарь, обходил он полотно железной дороги, производя осмотр.
Была холодная, темная, неприветливая ночь, и старый Туссум качал головой, отправляясь в путь. Все небо было подернуто облаками. Сквозь них не сияла ни одна звездочка.
Вот Туссум осмотрел свою полосу и хотел уже повернуть назад по направлению к дому, как вдруг, близко за собой, услышал рев локомотива. Он хотел отойти немного в сторону, так как ему хорошо было известно, что нельзя стоять близко к проходящему мимо поезду – ветром может втянуть неосторожного между колес.
В эту минуту шагах в пятидесяти ему показалась человеческая фигура.
Туссум подумал, что ошибся, и хотел подойти поближе, но поезд с такой быстротой и силой приближался к нему, что старик поневоле должен был отскочить от рельсов. Он побежал дальше, но не прошло и минуты, как с шумом мчавшийся локомотив догнал его.
Тут он заметил, что какая-то женщина с ребенком бросилась на рельсы.
Он закричал, но было уже слишком поздно. Шум поезда и рев локомотива заглушили его голос.
Он хотел броситься к несчастным и оттащить их прочь с полотна – но опоздал. Он сам бы неминуемо погиб, если бы в ту же минуту поспешил к Реции. Она уже бросилась на рельсы.
Ужасная машина была совсем близко, для несчастной не было уже спасения.
Словно окаменелый, Туссум не двигался с места. Глаза его устремлены были на то место, где бросилась Реция, он ясно видел еще ее белую одежду, резко выделявшуюся на темной земле, видел, как она еще раз простерла свою белую руку, как будто в последнюю минуту еще искала спасения и помощи, искала руки, которая бы вырвала ее и ребенка из когтей близкой смерти, казалось, в последний момент ею овладело раскаяние.
Но было уже поздно, все было кончено. Неподвижно стоял Туссум под гнетом этого ужасного зрелища, пристально смотрел на рельсы – фонарь выпал у него из рук прямо на песок.
Поезд поравнялся с несчастными матерью и ребенком – вот он уже промчался через них… они безвозвратно погибли.
Старый Туссум упал на колени, скрестил руки на груди и прошептал молитву – такого ужаса он никогда еще не видывал. С отвращением, из крайности только поступил он сторожем на железную дорогу, эту дьявольскую машину, как называли ее сначала старые турки. Он и старая сестра его Харрем не имели больше никаких средств к жизни, а другого места он не нашел. Но в эту ужасную минуту, сделавшись свидетелем такого страшного происшествия, от которого его всего трясло, словно в лихорадке, он снова был охвачен раскаянием, это было слишком ужасно! Он не мог спасти несчастную и ее невинное дитя. Может быть, он даже подвергнется наказанию, сделав донесение о случившемся.