Султан и его гарем

Борн Георг Фюльборн

– Я обдумаю твой план, Гуссейн-паша, – отвечал султан.

Затем, отдав визирю еще несколько распоряжений, отпустил его.

Сади не мог дольше сдерживать себя. Как только Гуссейн вышел из кабинета, он бросился перед султаном на колени.

– О чем хочешь ты просить, Сади-паша? – спросил Абдул-Азис.

– Быть милостиво выслушанным вашим величеством! – отвечал Сади. – Речь Гуссейна не была речью верного слуги, умоляю ваше величество оставить его слова без внимания! Это были советы предателя!

Даже Гассан был удивлен этой неожиданной выходкой Сади, но он следовал велению своего сердца.

– Не отвергайте, ваше величество, моей просьбы, –

продолжал он, – внутренний голос говорит мне, что за словами этого визиря скрываются измена, фальшь. Это заставляет меня трепетать – трепетать за жизнь вашего величества!

– Что ты сказал! – резко и сердито перебил молодого пашу султан. – Обвинение твое падет на испытанного советника и слугу моего трона!

– Внутренний голос не обманывает меня, я взываю о милостивом внимании вашего величества! Заманчивые предложения визиря фальшивы, а если и не так, то результат заблуждения, последствия которого будут ужасны! – сказал Сади.

– Довольно, Сади-паша! – закричал султан. – Я извиняю твою опрометчивость твоими добрыми намерениями, но в этом случае просьба твоя опрометчива и недальновидна. Ступай!

Сади встал; предостерегающий голос его не был услышан, он только повредил себе своими словами, это он чувствовал, он впал в немилость, но не раскаивался, он не мог поступить иначе.

III

Отравление великого визиря

Единственное влиятельное лицо при дворе, которое оставалось противником бывшего Шейх-уль-Ислама и все еще мешало его замыслам, единственное лицо, которого еще боялся Мансур-эфенди, был великий визирь.

Махмуд-паша был человек энергичный, хоть об управлении им страной говорили немного хорошего, но он твердо преследовал свои планы и проникал в планы других. Мы знаем, что в продолжение многих лет он был противником Шейх-уль-Ислама, и Мансур неоднократно называл его интриганом.

Феми-эфенди, новый Шейх-уль-Ислам, был человек пожилой, держался вдали от двора и не слишком много давал говорить о себе, он был более под стать великому визирю, чем Мансур, который ненавидел и боялся великого визиря, потому что он один понимал его планы.

Мансур хотел возвести на престол принца Мурада и был уверен в его благодарности за такую услугу. За насильственное низвержение султана, кроме Рашида и Гуссейна Авни-паши, были также и визирь Халиль-паша, морской министр Ахмед Кейсерли-паша и Мидхат-паша. Мансур нашел уже нового преемника великому визирю в лице преданного ему Мехмеда Рушди-паши, но прежде всего надо было во что бы то ни стало устранить Махмуда.

При этом, однако, следовало избежать всякой огласки – открытое насилие, убийство, нападение не могли иметь места, к тому же подобное дело трудно было выполнить: великий визирь никогда не выезжал без свиты, и, кроме того, рассказывали, что он, по совету одного посланника, носил под сорочкой толстую кожаную кольчугу, которая вполне предохраняла его от ударов и пуль. Надо было, значит, подойти к нему другим путем.

Мансур-эфенди только потому взял к себе в услужение грека Лаццаро, что имел свои причины купить его молчание и еще нуждался в его услугах.

Лаццаро был при Мансуре и давно уже заметил, что тот ненавидел и боялся великого визиря.

– Что, ваша светлость, если бы Махмуд-паша умер скоропостижно? – тихо спросил Лаццаро, все еще величая своего господина прежним титулом и стоя в почтительной позе. Он искоса смотрел на Мансура своим страшным взглядом.

– Говорят, великий визирь по временам прихварывает! –

отвечал Мансур-эфенди.

Никто, кроме него, ничего не знал об этом, но Лаццаро тотчас же понял смысл его слов.

– Правда, ходят такие слухи, – отвечал он, украдкой посмеиваясь. – Махмуд-паша уже немолод, притом же он довольно тучен – при подобном сложении с ним может когда-нибудь случиться что-нибудь вроде удара.

– Невелика будет потеря для государства.

– А ваша светлость избавитесь от одного противника. Мне хотелось бы сделать один опыт – у меня в Галате есть одна знакомая, которая в былое время много странствовала и принесла с собой из одного персидского монастыря много прелестных вещиц! Она показывала раз мне тоненький кожаный мешочек, но надо быть с ними чрезвычайно осторожным! Между редкостными средствами против всякого рода припадков есть и такие, что при случае могут иметь опасное действие. Мне помнится, что раз она показала мне маленькую коробочку с желтою цветочною пылью и говорила, что она ядовита. Кому наскучит жизнь и он захочет умереть, тому стоит только понюхать эту коробочку. Одного запаха, тонкой струйки этой пыли достаточно, чтобы приключилась мгновенная смерть.

– Достаточно одного вдыхания этой цветочной пыли? Вот, действительно, редкое средство!

– У моей знакомой в Галате их много! Мне помнится, в одном из ее кожаных мешочков есть несколько зернышек; кто проглотит хоть одно из них, делается жертвой неминуемой смерти.

– По-моему, цветочная пыль лучше. Такое зернышко все равно что пилюля, а пилюли так себе, зря не принимают.

– Так-то так, ваша светлость, но ведь можно растолочь это зернышко в порошок и насыпать в стакан, – сказал Лаццаро. – У моей знакомой есть еще более редкие средства! Так, в одном флакончике есть у нее белый, прозрачный, как вода, сок. Она говорит, будто он выжат из корня одного цветка, растущего в монастыре далеко в Персии. Сок этот действует, как экстракт гашиша, но еще в десять раз сильнее его! Одной капли достаточно, чтобы вызвать чудеснейшие видения; двумя можно возвести душу к небесам, а трех капель достаточно для того, чтобы она уже никогда больше не возвратилась на землю, чтобы человек заснул навеки!

– Опасные средства! – заметил Мансур-эфенди.

– Не даст ли, ваша светлость, какого-нибудь поручения к великому визирю? – вдруг спросил грек.

– Поручение? Гм, да, – отвечал Мансур медленно и растягивая слова как бы в раздумье.

– Мне помнится, я должен был запечатать и отнести письмо к великому визирю.

– Так, так – письмо! Разве я тебе говорил об этом?

– Кажется, сейчас, ваша светлость.

– Сейчас?

– Или давеча, хорошенько не помню!

Теперь Мансур хорошо понял, чего желал грек. Он сел за письменный стол и написал просьбу от неизвестного, в которой просил о месте, и подписался вымышленным именем.

Затем, свернув бумагу и написав адрес, но не запечатав письма, передал его греку.

– Проситель – бедняк, которому я желаю добра, – сказал он. – Может быть, у Махмуда-паши и найдется для него какое-нибудь место! Но не говори ему, что пришел от меня, это не принесет пользы просителю. Знает ли великий визирь, что ты у меня в услужении?

– Нет, ваша светлость, – отвечал Лаццаро, принимая письмо. – Этого никто не знает, кроме нас двоих да проклятого Черного гнома, который снова ускользнул из рук палача и с тех пор бесследно пропал. Я уже разыскивал лжепророчицу, но все усилия мои были тщетны, я нигде не мог найти ее. Теперь все мои надежды на Сади-пашу.