Султан Юсуф и его крестоносцы
Шрифт:
Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.
Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.
Даже если бы он не крикнул перед этим «Подождите меня!», мы все равно замерли бы на месте от удивления.
— Что за бес в него вселился?! — провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.
Ждать
Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.
— Я как увидел церковь, так меня осенило! — воскликнул он. — Как же мы раньше не догадались!
— Что ты задумал, Вильям? — мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.
— Радуйтесь! Я привез вам свободу! — объявил рыцарь Вильям. — Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.
У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех «рыцарей султана» и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного «освободителя». Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.
— Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь? — тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф. — Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?
Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.
— Что у тебя с головой, Джон? — огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность. — Я будуспасать своего короля. Только буду делать это свободным, по своей собственной воле… как и полагается законнорожденному дворянину.
— Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям? — словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.
Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:
— Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки… Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я — уже свободный человек.
Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их «цепными собаками», а тем более «рабами».
Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.
— Что ты сказал святому отцу, Вильям? — с трудом
Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:
— Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.
Потом Вильям Лонгхед тяжело сглотнул и добавил:
— И святой отец разрешил меня от всех клятв и присяг.
Все стояли, затаив дыхание, словно окаменевшие. Только священник испуганно вертел головой и часто пускал изо рта клубы пара.
Джон Фитц-Рауф сделал шаг навстречу Вильяму Лонгхеду. С таким видом не судья, а приговоренный к казни делает первый шаг к плахе, когда находит в себе силы преодолеть страх смерти.
Внезапно он обратился не к рыцарю Вильяму, а к священнику, и произнес неторопливо и очень вежливо:
— Святой отец, не уходите. Вы нам еще очень пригодитесь.
— Как вам будет угодно, мессир, — прошептал священник.
Похоже было на то, что он, даже если бы захотел, то не смог бы сдвинуться с места.
А рыцарь Джон Фитц-Рауф расправил плечи, глубоко вздохнул, и голос его зазвучал, как раскаты грома:
Мессир Вильям, мы сражались против сарацин, и вы дважды спасли мне жизнь. Я помню это и останусь благодарным вам до конца своих дней. Но теперь вы нарушили клятву, данную мне, и тем самым посягнули на мою собственную честь… ибо я не в силах нарушить свою клятву… Я велю вам, мессир, обнажить свой меч. Я вызываю вас, мессир, на честный поединок… Всем отойти в сторону!
— Мессир, — обратился к рыцарю Джону Эсташ де Маншикур, — это будет драка матросов, а не честный поединок. Нужен рыцарский суд равных.
— Мертвецам нужен только один суд! — огрызнулся рыцарь Джон. — Теперь лишь один Господь нас рассудит!
— Это верно, — подтвердил Вильям Лонгхед.
Тогда рыцари стали расступаться, освобождая место для ужасной междоусобной распри. Я заметил, что именно в эти мгновения растерянность и недоумение оставили их. Борьба чувств в их душах прекратилась, сомнения растаяли. Поединок был для них понятным явлением. Он мог легко решить, на чьей стороне правота и чью сторону им принять. У меня же возникли опасения, как бы не дрогнула тяжелая рука рыцаря Джона Фитц-Рауфа.
Вильям Лонгхед положил руку на рукоять меча и, дождавшись, пока все отойдут, обратился к своему земляку. Он справился с горьким недоумением, справился и с гневом. Он собрался с силами и сказал по-дружески:
— Джон, я не жалею ни о чем. Что бы ни случилось, я всегда буду считать тебя самым благородным человеком из всех, кого я встречал в своей жизни. Скажи мне, Джон, это твое последнее слово?
— А я не встречал никого доблестней тебя, Вильям, — признался рыцарь Джон. — Но мне больше нечего сказать.