Сумасбродка
Шрифт:
Эваристу хотелось прервать этот опасный разговор, он уже выкладывал на стол письмо и деньги, с тем чтобы поскорее попрощаться, когда в комнату вошла Гелиодора.
И эта с тех пор, как видел ее Эварист, удивительно изменилась: побелела, располнела, стала серьезнее и была гораздо более старательно одета.
— Имею честь представить: пани Гелиодора, — насмешливо произнесла Зоня, — некогда Параминская, вдова, а ныне молодая жена надворного советника Майструка, они поженились месяц тому назад. Ну как? Не сюрприз? Правда,
— Да уймись ты, пожалуйста, несносный попугай, — воскликнула Гелиодора. — Чуть что, и у тебя уже чешется язык.
— А как же? — возразила Зоня. — Такая метаморфоза! Гелиодора отреклась от дьявола и дел его, от вечеринок со студентами и диспутов о молодых людях и эмансипациях, зато у нее приличное социальное положение, беззубый советник и…
Заметив, что Гелиодора готова рассердиться, Зоня бросилась обнимать ее и замолчала.
— Могла бы я кое-что и о тебе сказать, ты, дьяволица языкастая, — невежливо отпарировала пани Майструк, — да не хочу мстить.
Зоня слегка покраснела.
— Во всяком случае, вы не можете упрекнуть меня в том, что я перешла в другой лагерь, — ответила она, — а требовать отчета о моей незавидной жизни никто не вправе.
Вероятно, из милой перепалки двух приятельниц Эварист мог бы узнать много интересных вещей, но он воспользовался приходом пани Майструк, чтобы попрощаться с Зоней.
Она проводила его до дверей и на пороге сказала повелительно:
— Приходи же ко мне почаще!
Она сказала это с такой уверенностью в своей силе, как будто знала заранее, что Эварист не сможет ей противостоять.
Он входил к ней с опаской, а вышел в таком упоении, что ему самому было стыдно. Уже не жалость к этой сумасбродной Зоне билась в его сердце, но слепая страсть, которая не помнит ни о завтрашнем дне, ни о достоинстве. То, что должно было бы уберечь Эвариста от опасности — его прошлая скромная и одинокая жизнь, свободная от свойственных юношеству легкомысленных выходок, — как раз стало причиной его слабости. Это была его первая Страсть, вспыхнувшая с такой силой, что бороться с нею он не умел.
Неудержимое желание сблизиться с Зоней соединялось в нем с тревогой — предвестницей опасности. Эварист сам знал, что бессилен перед ней, что она может его свести с прямого пути, и за свое безумие он должен будет заплатить стыдом и слезами.
В этой женщине был какой-то внутренний огонь, мгновенные вспышки которого вливали кровь в охладевшее сердце, побуждая его биться сильнее, бередили душу. Никогда еще Эварист так не мечтал о женщине, это было с ним впервые.
Не желая вдаваться в размышления, так как это действовало на него разрушительно, он направился не домой, а к старому своему знакомому, Эвзебию Комнацкому, надеясь каким-нибудь новым впечатлением стереть в памяти то, что так сильно его взволновало.
On
Эварист позавидовал ему. Комнацкий уже слышал о смерти хорунжего и встретил приятеля выражением сочувствия.
— Теперь ты, должно быть, вернешься назад, в деревню, — добавил он. — Счастливец! А я, получив степень, очевидно, буду вынужден учительствовать где-нибудь.
— Еще не знаю, когда я вернусь к деревенской жизни, я ведь тоже сначала хочу сдать экзамены, так что некоторое время пробуду здесь.
— Если бы не книги и знакомство с несколькими более или менее серьезными людьми, я бы здесь ужасно скучал, — ответил Комнацкий. — Пробовал я тут для развлечения сойтись поближе со здешней молодежью, посетил два-три раза наших знакомых, пани Гелиодору и панну — или пани? — Зоню, но…
— Пани Гелиодора вышла замуж, — вставил Эварист.
— Знаю, пришлось ей, бедняге, довольствоваться под конец старым советником, и такой же конец ждет эту Зоню… Извини, — прервал себя Комнацкий, — верно ли, что она какая-то твоя родственница?
Эварист слегка покраснел.
— Очень дальняя, — ответил он, — однако ее судьба мне далеко не безразлична.
— Тем хуже, — сказал Комнацкий, — потому что она, по всей вероятности, не из тех, кто может быть счастлив. Это женщина с большими способностями, как мне кажется, но умственно до крайности распущенная. Дурное общество погубило ее.
— А мне кажется, — в свою очередь возразил Эварист, который почувствовал себя задетым и не мог не заступиться за Зоню, — что несчастья, которые она испытала, должны изменить ее к лучшему.
Эвзебий усмехнулся.
— Ха! Дай бог, — сказал он, — но всему есть предел, а эта бедняжка, говорят, переступила всякие границы.
Грустно и больно было Эваристу слышать эти слова, но вместе с тем он усмотрел в них что-то вроде лекарства от своей страсти.
— Меня ведь не было добрых два месяца, — сказал он, — и я не знаю, что она тут делала.
— Ну что, училась и порхала, — ответил Комнацкий. — Молодежь льнет к ней, потому что никогда ничего подобного не видывала у женского-то пола, а она!.. Он пожал плечами.
— Ты не слышал чего-нибудь такого… о ком-нибудь? — несмело спросил Эварист.
— Ничего, кроме сплетен, — ответил Комнацкий спокойно. — Знаю, что тот молодой богач, Зориан, которому уже однажды, говорят, она дала отставку, снова за нею увязался, какое-то время она его принимала, но в конце концов прогнала. Говорили мне и о других, побывавших в милости у нее, дескать, всякого из них ждет все та же участь: поизмывается над ним хорошенько и гонит прочь.
— Но ведь в этом, собственно, еще нет ничего дурного, — возразил Эварист.