Сумасбродные сочинения
Шрифт:
На выходе с вокзала — в полном соответствии с моими воспоминаниями — поджидали пассажиров носильщики и водители гостиничных автобусов.
Однако как они изменились!
Словно глубочайшее горе постигло их. Один, отвернувшись к фонарному столбу, уткнулся лицом в сгиб локтя.
— Отель «Принц Георг», — голосил он навзрыд через равные промежутки времени. — Отель «Принц Георг».
Другой, понурившись, сгорбился над узким поручнем, руки его висели унылыми плетьми чуть не до самой земли.
— «Король Эдуард», — стонал он. — «Король Эдуард».
Третий, поникнувший на табурете,
— «Уокер-хаус», — всхлипнул он. — Первоклассные номера для… — Его задушили рыдания.
— Отвезите этот саквояж, — попросил я, — в «Принц Георг».
Носильщик на миг прекратил свои стенания и обернулся ко мне в каком-то запале.
— Почему к нам? — возмутился он. — Идите к кому-нибудь другому. Вот, к нему, — он носком ботинка пошевелил скорчившегося на асфальте бедолагу, бормочущего: «„Королевский“! Отель „Королевский“».
Положение спас мой новый приятель.
— Возьмите багаж, — велел он носильщику. — Вы обязаны. Вам известно постановление. Берите, или я зову полицию. Вы меня знаете. Моя фамилия Фарисейс. Я из совета.
Носильщик приподнял шляпу и, бормоча извинения, принял багаж.
— Пойдемте, — пригласил мой попутчик, в котором я начал подозревать важную и влиятельную персону. — Я составлю вам компанию, покажу город.
Не успели мы пройти и нескольких шагов по улице, как я воочию увидел разительные перемены, вызванные введением сухого закона. Повсюду сияли улыбками лица рабочих, облегчавших себе труд песнями и прибаутками, а также, несмотря на ранний час, анекдотами и загадками.
Один из встретившихся нам тружеников в грубой белой робе увлеченно размахивал метлой, мурлыча себе под нос: «Как дорожит любым деньком малюточка пчела…», а другой, с поливальным шлангом, распевал: «Раз дождинка, два дождинка — будет радуга, от сухого от закона много радости».
— Что это с ними? — удивился я. — Почему они поют? Умом повредились?
— Поют? А что им остается? Они четыре месяца капли в рот не брали.
Мимо проехала угольная телега — вместо прежнего закопченного трубочиста на козлах восседал опрятный возница в высоком белом воротничке и белом шелковом галстуке.
Мой спутник повел рукой ему вслед.
— Четыре месяца стакан пива в руках не держал. Обратите внимание, какой контраст. Теперь ему работа в удовольствие. Раньше он все вечера просиживал в дальнем углу бара у печи. А теперь, как думаете, чем занимается?
— Даже представить не могу.
— Нагрузит телегу углем и катит за город дышать воздухом. Ах, сэр, вам и прочим, кто еще травит себя ядом зеленого змия, невдомек, каким наслаждением может стать работа, стоит лишь исключить выпивку со всем ее антуражем. Видите вон того человека на другой стороне улицы, с мешком инструментов?
— Да. Это, кажется, водопроводчик?
— Именно. Водопроводчик. Раньше пил горькую — на одном месте и недели не мог продержаться. А теперь его от работы за уши не оттащишь. Приходил ко мне чинить трубу под кухонной раковиной, в шесть вечера еле выгнали. Забрался под раковину и умолял, чтобы ему разрешили остаться: домой, мол, идти даже подумать страшно. Пришлось на аркане вытаскивать. А вот, кстати, и ваш отель.
Мы вошли.
Как же он изменился!
Наши
За конторкой унылый молчаливый портье читал Библию. При нашем приближении он ее отложил, отметив закладкой и пробормотав: «Левит, книга вторая».
— Можно ли попросить у вас номер на первом этаже? — поинтересовался я.
У портье навернулись слезы на глаза.
— Хоть весь первый этаж, — ответил он, всхлипнув. — И второй в придачу, если хотите.
Я не мог не отметить разительные перемены в его поведении: прежде, стоило только заикнуться насчет номера, портье выходил из себя и обещал мне разве что раскладушку на крыше до вторника, а потом, если повезет, охапку сена в конюшне.
Да, небо и земля.
— Меня накормят завтраком в гриль-баре? — спросил я у меланхоличного портье.
Он печально покачал головой.
— Нет у нас гриль-бара. А что бы вы хотели на завтрак?
— Ну, что-нибудь яичное, — начал я, — и…
Портье пошарил в конторке и вручил мне крутое яйцо в скорлупе.
— Вот вам яичное. Воду со льдом возьмите на том конце стола.
Усевшись обратно, он снова принялся за чтение.
— Поймите, — вмешался мистер Фарисейс, все это время стоявший рядом. — Вся эта канитель с завтраками в гриль-баре — просто-напросто пережиток эпохи пьянства. Никчемная трата времени и никакой пользы. Вы съешьте яйцо. Съели? Ну что, готовы на труд и на подвиги? Что вам еще нужно? Комфорт? Мой дорогой, комфорт погубил стольких… Ох уж этот комфорт! Опаснейший, смертельный наркотик, разъедающий человечество изнутри. Вот, выпейте воды. Теперь вы достаточно подкрепили силы, чтобы приниматься за работу — если вам есть чем заняться.
— Но, — возразил я, — сейчас ведь только половина восьмого утра, все конторы закрыты…
— Закрыты! — воскликнул мистер Фарисейс. — Как бы не так! Теперь все конторы открываются с рассветом.
Дело у меня действительно имелось, хотя и не особенно мудреного свойства — уладить с главным редактором издательства пару несложных вопросов, из тех, которые нашему брату приходится периодически решать. В былые грешные времена на это иногда уходил целый день: за одним только злокозненным «комфортным завтраком» в гостиничном гриль-баре засидишься, бывало, до десяти утра. После завтрака наступает черед сигары для лучшего пищеварения и непременного просмотра «Торонто глоуб» с перепроверкой по «Торонто мейл» — без лишней суеты. Лишь потом можно прогуляться неторопливым шагом в издательство где-то к половине двенадцатого, обсудить, угощаясь сигарой, свои дела с милейшим главой данного предприятия и принять его приглашение на ланч в полной уверенности, что после праведных утренних трудов заслуживаешь небольшой отдых.
Склоняюсь к мысли, что в те недостойные доброго слова дни многим доводилось делать дела именно в таком режиме.
— Сомневаюсь, — признался я мистеру Фарисейсу, — что мой редактор будет на месте в такую рань. Он из породы сибаритов.
— Чушь! — воскликнул мистер Фарисейс. — В полвосьмого и не на работе? В Торонто? Быть такого не может! Где это издательство? На Ричмонд-стрит? Пойдемте, я вас провожу. Я всегда не прочь поучаствовать в чьем-нибудь деле.