Сумбурно хаотичный
Шрифт:
У Сердана значит, ломался голос и поэтому он стеснялся говорить? Это не имело для меня смысла. У него ведь и до этого был уже довольно низкий голос. Это и было клёво.
Я лазила вместе с тремя ребятами и не один из них не пищал. У всех никаких больше детских голосов. Но может быть, Сердан перенёс ломку голоса на двух стадиях. Во всяком случае, теперь его голос звучал как у восемнадцати- или девятнадцатилетного. С ума сойти.
Ещё более сумасшедшим было то, что он мне сказал.
«Если я и хочу кого-то поцеловать, то это тебя». Значило ли это, теперь он хотел поцеловать меня? Или это значило,
О, постепенно слово «целоваться» я больше не могла слышать. Разве не было ничего более важного? Нет, было. Благоразумный ужин и наше выступление с брейк-дансом. Которое я исполню, будто ничего не случилось. Надеюсь, Сердан тоже сделает так. А потом я может быть найду ещё кого-нибудь другого, кто поцелует Софи. Один из тех, у кого причёска с чёлкой на лоб. Кого-нибудь. По мне, так пусть это будет даже господин Рюбзам.
Но этот сумбур в моей голове должен прекратиться.
Глава 17.
Месть солёна на вкус
Это было не то чудо, которое я желала, чтобы произошло сегодня вечером, но всё-таки одно случилось: Обе шляпы приземлились как раз в нужный момент на голове Сердана и моей под восторженный свист и доброжелательные овации других, заставив пробежать приятную дрожь по моей спине. Поэтому меня не волновало, что шляпы сопровождались голубым мерцанием, когда летели по воздуху. Может быть, Леандер и направил их к нам, да, но с танцем мы справились сами и мы были великолепны.
Даже госпожа Дангель не смогла удержать сведённую судорогой улыбку, в то время как господин Рюбзам при аплодисментах чуть не отбил себе ладони до крови. Софи и несколько других девочек закричали «бис!», после того, как песня закончилась - хорошо, наверное, они имели в виду Сердана, а не меня. Но Сердан поставил последние такты во второй раз и послал первым делом назад на сцену меня, прежде чем присоединился сам, и мы как хотели импровизировали. Кто-то заорал:
– Давай, Люси, давай!
– Билли? Или даже Сеппо?
Но потом официальная часть вечера закончилась. Господин Рюбзам постелил подушки и матрасы на пол, зажёг свои такие любимые чайные свечи, а сцену наполнил белыми свечами. Тем не менее, он не мог нормально поддерживать их горение. Когда фитиля в третий раз утонули в воске, я насторожилась. Нет, может быть, красочный вечер ещё не закончился. Один из нас хотел ещё выступить - тот, кого никто не мог ни видеть, ни слышать, кроме меня.
Он промаршировал в зал так, как будто мы с нетерпением его ждали, сел скрестив ноги посередине сцены, настроил свою гитару и заворожено огляделся.
– Ладно, тогда это не обязательно, - вздохнул господин Рюбзам и оставил свечи быть свечами. Ведь и так уже горело много чайных свечей.
– Девочки, мальчики, послушайте коротко!
Потребовалось некоторое время, пока мы успокоились. Господин Рюбзам терпеливо ожидал. Потом он повысил голос - не слишком сильно, он заговорил так громко, что мы могли его слышать, если напрягались. И довольно странно то, что мы делали это.
– Я благодарю вас, - продолжил он спокойно.
– Вы знаете, что завтра мы снова едим домой. Сегодня наш последний
Ой-ой. Эту сумасшедшую идею господин Рюбзам точно подхватил где-то на своих религиозных выходных. Но для Сердана это, наверное, было самое лучшее задание, которое он когда-либо получал.
– У меня здесь коробка с монетами со всего мира. Каждый из вас возьмёт одну из этих монет. Когда наша минута молчания закончиться, вы подарите свою монету кому-нибудь, кто вам в эти дни стал важен или тому, кого вы любите. Хорошо? Я отдал эти монеты, чтобы в них просверлили дырки, так что вы сможете, привязав их на ленточку, носить на шее. Теперь подойдите сюда и возьмите их.
Когда у всех у нас была монетка - моя выглядела по-восточному, с полумесяцем и странными иероглифами, господин Рюбзам потушил лампу на потолке и объявил, что теперь нам нужно будет «уйти в себя».
Это было как раз противоположно тому, чего хотела я. Мне больше хотелось выйти из себя, потому что у меня внутри царил ужасный хаос, и я больше не знала, что мне думать или чувствовать.
Но у меня вряд ли было время уйти в себя. Не успела наступить тишина, как Леандер начал перебирать струны гитары - игристые, мягкие и в миноре. Я сразу же узнала мелодию. Эта была песня про Каспара Хаузера от Рейнхарда Мейя. Любимая песня господина Рюбзама и Софи.
Закрученная прядь упала Леандеру на лоб и отбрасывала тени на его лицо. Но глаз хаски святился в темноте, как будто он нёс сверкающую звезду между ресниц. Снежно-голубую звезду.
Никто не говорил ни слова, хотя мы обычно были мастерами мешать на занятиях и делать то, что не должны были. Было почти так, будто другие к чему-то прислушиваются. О чём-то догадываются. Чувствовали ли они Леандера?
– Его вскормила волчица, - пел он хриплым голосом.
– Его вскормила волчица ...
– У меня на руках образовались покалывающие мурашки, которые поползли к шее и усилили горячее ощущение комка в горле. Леандер выглядел так серьёзно - полностью поглощённым, как будто он точно знал, что чувствовал Каспар Хаузер, ненавидимый и чувствующий враждебность людей, непонятый ими и отвергнутый. Разве у Каспара Хаузера не было охранника? Никого не было, кто бы приглядывал за ним? Ему собственно был нужен не только один. Нет, кто-то такой, как Каспер Хаузер нуждался в нескольких охранниках, Целой труппы.
– Зимний день, снег выпал свежий, был январь ...
– Я видела снег перед собой, светящийся голубоватым, как взгляд Леандера, а потом кровь, рубиново-красная и такая окончательная. Они убили его. Просто так. Потому что он пугал их.
– Глаза широко раскрыты от страха, рубашка разорвана и в крови. Они закололи его ножом, там, на поле Уттингер ... там, на поле Уттингер ...
Как только Леандер, являясь охранником, мог петь эту песню настолько значительно и интенсивно, что это давало мне ощущение, будто ни в чём больше нет смысла? Почему я показалась себе внезапно одинокой и всеми брошенной, как сам Каспар Хаузер - и как Леандер? Чувствовал ли Леандер себя одиноким?