Сумерки божков
Шрифт:
Та весна далеко,
Те увяли цветы…
Ни малейшей экспрессии! Ни чувства, ни смысла, ни инстинкта, ни разума! Дьячки! Машинки! Брр!.. О, Лиза, Лиза! да сохранят вас небеса как можно дольше от этого проклятья, от этой каторги — обучать пению aspiranti dell’arte [193] — стремящихся в оперу, благородных и состоятельных, но безголосых и бездарных девиц.
Между мною и Лелькой Савицкой много старых счетов, Лиза. Кое-что театральное — вы знаете. О другом — не театральном — вам знать не к чему, и я не люблю говорить. Рассчитаться нам очень и очень пора. Однако ради одной vendetta catalana [194] я не затевала бы тех планов, которые роятся в моей голове, как жуки майские, и для которых вы, Лиза, нужны мне, как хлеб, как солнце. Поймите меня! Если есть и имеет самый торжествующий успех оперный театр Савицкой, почему не быть с таким же успехом оперному театру Светлицкой, Наседкиной и К0? У меня есть деньги, у меня есть воля и театральный опыт, я могу и буду направлять дело железною рукою. Я двенадцать лет работаю в антрепренерской науке у Лели Савицкой и докажу ей, этой Лельке, что я хорошая ученица, да еще и пошла много вперед госпожи учительницы. Я предоставляю вам, Лиза, все лавры, себе возьму все тернии, а доходы — пополам. Вы скажете, что страшна конкуренция, что дело Савицкой так упрочено в нашем городе, будто
Она замолчала, нервно жуя крашеными губами и пытливо впиваясь подозрительными глазами в спокойное, будто каменное, лицо безмолвной ученицы. Потом заговорила, по-прежнему с твердым убеждением и с стремительным нравственным натиском на внимающую ученицу, но медленно и с остановками, будто пробуя зыбкую почву.
— Конечно, милый Лизок, в этой борьбе мы заранее должны принять девиз: цель оправдывает средства, — и разборчивость в средствах нам надо позабыть и оставить надолго. Вы, Лизанька, слыхали, конечно, что есть такой зверь — барсук? Он отличается замечательною чистоплотностью и отлично строит свои норы и логовища. А лисица строить норы и логовища ленива либо не умеет. Но когда барсук уходит на добычу, лиса забирается в его нору и разводит там такую грязь и вонь, что барсук-чистюлька, возвратясь, уж не решается войти в свой старый дом и покидает его во владение продувной лисы, а сам уходит — куда глаза глядят — строить новый. Пусть моя притча звучит не слишком лестно и сравнение не очень-то красиво, — нам с вами надо принять на себя политику лисицы, а Лелька будет нашим барсуком.
Мы имеем огромный шанс: за нас — Андрюшка Берлога. Ну-с, и надо, чтобы он остался за нас, — мы дуры будем набитые, петые дуры, если позволим остыть в нем этому капризу. Я, конечно, понимаю и разделяю весь его восторг к вашему голосу, но мне сдается, что во вчерашнем его бунте действовало кое-что и поглубже артистического энтузиазма, и это кое-что мы с вами воздержимся себе приписывать. Оно — между ними, между Лелькою и Берлогою. Вы только дали повод вспыхнуть Андрюшкину бунту, а бунт-то сидел в нем уже давно. Я не знаю, какая черная кошка между ними бегает и за что, но есть черная кошка, и надо ее поймать за хвост. Необходимо овладеть Андрюшкою, Лиза, отнять его у Лельки, забрать в руки и не выпускать. Я повторяю вам: опера Е.С. Савицкой — миф, есть Андрей Берлога, которым под приличным оперным соусом торгует с публикою Елена Сергеевна Савицкая. Кто владеет Андреем Берлогою, тот владеет и оперою Савицкой. Знаете ли, чего я сейчас больше всего боюсь? Что Лелька окажется слишком умна и проницательна и переменит политику: сменит гнев на милость и — вместо неприятностей — начнет вам покровительствовать. Это будет ужасно скверно. Чтобы победить, мы должны иметь — на что жаловаться, мы должны быть обижены, гонимы, угнетены. Это — во что бы то ни стало! Если у нас не будет настоящих неприятностей, придется прибегнуть к провокации и вызвать искусственные. Берлога влюблен в ваш голос и, еще не зная вас, объявил, что стоит за вашу карьеру, как за свою собственную. Я знаю его характер: у него совсем нет характера. Но — когда он закусит удила., о-о-о! Ну, и необходимо, чтобы закусил. Необходимо, чтобы в нас, бедненьких, он почувствовал оскорбленным себя… Он в искусстве фанатик, а театральщину презирает и ненавидит, хотя сам — цельнейшая театральщина, какой полнее не бывает. Так вот и надо, чтобы он и мы вдруг оказались вместе — как святое искусство, несправедливо преследуемое интригами и завистью театральщины, а Лелька — одна, на другой стороне, как воплощение этой самой торжествующей, ревнивой, подлой театральщины. И он забеснуется, как бык — на красный платок! Я говорю вам, что он умен только в творчестве, а в жизни глуп как пробка. Гениален и глуп. И близорук, как крот, и вспыльчив, как хорек.
Он влюблен в ваш голос и будет влюблен в ваш талант. Но этого мало, Лиза! Это непрочно и условно. Нет голоса и таланта, застрахованных от соперничества. Сегодня Берлога отвернулся от голоса и таланта Лельки ради вас, завтра Лелька найдет какой-нибудь голос и талант, ради которого он отвернется от вас. Ну, положим, голоса и таланты не родятся на грядах, как репа, и — отвернется не завтра. Так — послезавтра! Через год! Через два года! Не надо обольщаться и обманывать себя: вы — сокровище, вы — прелесть, но не единственное сокровище и прелесть в России. Найти и выдрессировать опасную соперницу вам Лелька сумеет. Хорошие soprano до сих пор завядали у нас в труппе, потому что Лелька не хотела держать около себя сколько-нибудь сильных, достойных сравнения дублерш. Но когда она увидит, что вы ее побеждаете и ей самой с вами не справиться, — будьте уверены, что она разгонит всех этих жалких Матвеевых и Кругликовых, которыми теперь окружает себя в своей опере, как вокальными приживалками, и выставит вам в противовес серьезную силу, с которою придется трудно считаться. Ведь она вся — ходячая школа пения, и — когда захочет — профессор превосходный; я этого ее достоинства не скрываю от себя, хотя и не люблю, чтобы при мне ее хвалили. Уж если она могла выдрессировать для сцены такое дубье, как Андрюшкина Настасья, то из мало-мальски хорошего материала она вот какую конфетку вылепит… Нет, нет, милая Лиза! Влюбленность от имени искусства, влюбленность в голос и талант— слишком слабые узы. Нам нужна цепь покрепче, более ответственная и не такая платоническая. Словом — маски долой! Придется вам, ангел мой Лиза, пустить в ход все ваши женские авансы… Понимаете?
Светлицкая насмешливо и нагло прищурила глаза, ударила ученицу по колену и желчно захохотала.
— Ах, пожалуйста, не покрывайтесь пурпуром, не пожимайте вашими великолепными плечами и не бросайте на меня взоров оскорбленной невинности! Сохраним эту игру для публики, а мы — вдвоем и наедине! Вы не девчонка и не Backfisch [195], слава Богу! Предоставим свидетельствовать о вашем девическом звании вашему паспорту, а сами давайте говорить, как умные люди. И не надо злиться и дуться. Почему для вас оскорбительна шутка, которая не оскорбляет меня самое, хотя и мне она приходится — как раз по мерке, будто на Сеньку шапка?! Угодно, — я вам тоже покажу когда-нибудь свой паспорт?
Да, Лизанька, душа моя, да, да, да. Придется вам повергнуть Андрея Берлогу к стопам своим и сделаться его любовницей. Хотя вы и очень краснеете и волнуетесь, но я смею думать, что au fond [198] эта перспектива вам уже не так-то неприятна. Да и что же? Берлога — молодец-мужчина, интереснейший и известнейший человек в городе, любимец всей России, баловень женщин… принести жертву вам придется не великую! И, конечно, лучше Берлога, чем кто-либо другой из театральщины. А ведь это же — в конце концов — предел, которого не обойдешь. Так что — вопрос тут только о том, чтобы соединить полезное с приятным: чтобы театральный любовник не сел к вам на шею, а сам бы вас повез вперед в карьере, как добрая возовая лошадь. Ну и, конечно, лучшего першерона, чем Андрей Викторович Берлога, вам не приобресть.[199] Удалось бы только захватить!
Я думаю, что вам удастся. Льстить я вам не стану: красотою вы не блещете и совсем не в его вкусе. Но красотою всякою он сыт по горло. Его Настасья на любой выставке женской красоты достойна первой премии, — однако это верно: он холоден к ней, как лед, и они только ждут пристойного предлога, чтобы разъехаться. Так что — понимаете? — и это вам на руку: поле свободно, — ловите момент! А потом — Бог вас знает: вы двойная какая-то! Пока вы не поете, вы — одна, запели — другая! Из обыкновенной и — простите меня — довольно вульгарной купеческой дочери: уж что труда положила я, чтобы хоть приглушить в вас сколько-нибудь эту крупичатую вульгарность вашу! — из сырой булки, из сытой телки этакой — вы даже сами не знаете, в какую интересную и увлекательную женщину вы вдруг перерождаетесь!.. Одним контрастом двойственности вашей человек избалованный, как Берлога, искатель новизны и любитель чувственного разнообразия, черт знает до чего заинтересоваться и увлечься может! И… уж не знаю, что именно, но есть в вас какое-то «поди сюда», которое нравится мужчинам и тянет их, — есть оно, есть! Мало ли хорошеньких девочек в моей школе? А между тем мои ученики все, гуртом ухаживали за вами… и чуть ли не только за одною вами! Вы думаете, я слепая была? не замечала? Все видела, душенька, очень видела, — и это пришпоривало меня заниматься с вами и видеть в вас надежду: так притягивать к себе мужчин — огромный шанс успеха! Такой мужской магнит стоит труда отшлифовать! И что ученицы вас все ненавидели, это — тоже драгоценный залог, признак, которого лучше не надо! Только следует владеть собою: быть умною, очень умною — мудрою, как змий, и незлобивою, как голубь… Здесь — то же самое. Вчера Мешканов издевался над вашею полнотою, но разве я не видала, какие у него, старого сатира, при этом были глаза? Кстати о Мешканове. Вы им не пренебрегайте — это важный и сильный союзник. Я смею считать его на нашей стороне, потому что на нашей стороне Берлога, а Мешканов — эхо и тень Берлоги. Сейчас вам предстоит урок с ним. Глупая формальность! Чему он, пустой болтун, может вас выучить? А вы все-таки слушайтесь. Спорьте, ссорьтесь даже, но в конце концов — будьте побеждены его режиссерским гением и слушайтесь. Если что глупо покажет, мы все равно для спектакля переделаем по-своему, — и он же первый будет уверен, что именно так показал. Все они, режиссеры великие, на одну колодку. Успех — ихний, провал — наш. Ну-с, ухаживать он за вами будет непременно — и довольно нагло, предупреждаю. Городит мерзости на словах, дает волю рукам. Это у него — уже такое положение, вроде обычного права или закона какого-нибудь. Чрез это все новенькие должны пройти, — ничего не поделаешь… Так что вы, пожалуйста, не вздумайте разыгрывать ingenue и недотрогу — только обидите старика и наживете себе тихого, но лютого врага! А он — опасный. Кереметев наш, по старости и лени своей, весь в его руках, да и на Берлогу он имеет влияние. И притом, знаете, все это ловеласничество его — лишь до известных пределов, которые положить — от вашего такта зависит, и, в конце концов, оно ни к чему вас не обязывает… Он — нахал и циник, когда t^ete-`a-t^ete, но никогда еще ни одну женщину не скомпрометировал: за пределами урока — молчок! могила!.. А умеет быть признательным к добрым и — наоборот — подложить злейшую свинью суровой… Чрез Мешканова третьестепенные хористки выходили в люди и первоклассные дебютантки проваливались! Так что, Лиза: совет и совет мой вам — незлобивость голубя и мудрость змия!
Я наблюдаю вас за кулисами: вы ведете себя очень ловко. Вас как-то сразу все замечают. На вас смотрят с ожиданием и любопытством. Над вами посмеиваются, потому что у вас еще нет театральной внешности, от вас еще за версту отдает буржуазною, повторяют ваши неловкости, передразнивают ваши пансионские ахи, ваши наивности, но — вами интересуются, вы — предмет внимания, вы оригинальны. Это очень искусно и умно — оригинальность за кулисами! До поры до времени она заменит вам все: красоту, изящество, грацию, остроумие, шик. Это — приманка из приманок. Я очень хорошо знаю, что вы совсем не глупая девушка, и, если жизнь обидела вас образованием, то природной смекалки и практической хитрости у вас достанет на троих. Но в режиссерской вас — извините — считают дурою. И это очень хорошо, очень счастливо, что вам так удалось притвориться, будто вы дура: репутация глупости — умной женщине отличный щит. Из-за него вам всех видно насквозь, а вас — никому. Не стыдитесь же, Лиза, быть закулисною дурою: вы это отлично выдумали, — доказывает в вас большой инстинкт самосохранения и талант к театральщине. Раскрывайтесь в свою настоящую величину только перед теми, в ком вы уверены как в искренних и верных сторонниках ваших. А для прочих — не конфузьтесь — будьте дурою, пока умники не останутся в дураках! А тогда и мы поумнеем…
Ага! Вот уже — вижу в окно — и карета за нами — у подъезда… Так вот душечка, теперь, наспех, еще вам последний совет, примите к сведению. Берлога необходим, Мешканов полезен. С ними особые счеты — по специальному прейскуранту. Но куры вам строить будут не они одни, а все и каждый из наших мужчин за кулисами. Так — вот: принимайте вы все это ферлакурство глупое как законный порядок вещей, не модничайте. Не обижайте и не отталкивайте никого. Не серьезничайте ни с кем. Шутите со всеми, флиртируйте одинаково с Петром и Иваном и обещайте решительно всем решительно все, не исполняя решительно ни для кого решительно ничего… Потому что, — видите ли, миленькая: уж в таком странном мирке мы с вами живем! В других местах нехорошо — обещать и не исполнять. Ну а у нас не исполнить — это еще ничего, на это мало кто остается в претензии; а вот если не обещаешь, то люди очень сердятся и мстят… Потому что, — правду сказать, мы, театральный народ, не столько пустоделы, сколько пустомыслы и пустословы. Поэтому, когда у нас пустые мысли и слова не переходят в пустые дела, нам все равно, и часто мы даже очень рады. Ну а когда встречаем такую обличительную житейскую строгость, что уж даже и попустомыслить и попустословить нам нельзя, — эта несправедливость выше наших сил, и тут мы жестоко обижаемся…
IX
— Позволите присутствовать?
Мешканов выпучил глаза, надул щеки, затряс головою.
— Ненавижу-с.
— Ах, невежа!
— Александра Викентьевна! Достоуважаемая! За что же браниться? Хо-хо-хо-хо! Слава Богу, не первый год знаем друг друга. И на вопросы тщетные могут ли быть ответы деликатные?
Светлицкая шутливо ударила его веером по склоненной лысине.
— Знаю! Знаю!., старый Дон Жуан!.. Ну что с вами делать, с разбойником? Давно всем известно, что самодур и деспот… Жалею, грущу, но удаляюсь… Лизок! Вы, я надеюсь, потом, после урока, ко мне заедете?