Сумерки памяти
Шрифт:
Самолет оторвался от земли, и Москва осталась в туманной глубине воздушного моря. Сквозь клочья облаков угадывались огни ночного города. «Где-то там внизу университет, — подумал Игорь, улыбнувшись. — Сестра, возможно, уже спит».
Если бы было чуть меньше облаков, нет, если бы самолет мог лететь намного ниже, и Игорь, поравнявшись со знакомыми окнами, успел заглянуть в просвет между зелеными шторами, висящими на старых деревянных кольцах, то он увидел бы странную картину. На потертом кожаном диване, среди подушек в павлиньих перьях, сидел бородатый мужчина. А напротив него в кресле, накрытом колючим шерстяным пледом, расположилась женщина сказочной неземной красоты, с переливающимися черно-зелеными крыльями и пышным
* 13 *
Мы снова сидели на балконе и вдыхали терпкий аромат жасмина, доносившийся с противоположной стороны улицы. Я только что пришла и рассматривала его очередной подарок — странную миниатюру в рамке из скрученных кольцом ветвей дрока переплетенных с листьями плюща, изображающую птицу с огромными длинными крыльями, перья которых на концах превращались в языки пламени и устремлялись к небу. Она была нарисована на фоне золотых капель, стекающих по шафранному занавесу, и напоминала мифического феникса, хотя больше походила на райскую птицу с гравюр одного английского художника [18] .
18
Тут все настолько сложно, что надо разбирать по-порядку. Дрок защищает любое начинание и помогает собрать все, что необходимо для достижения цели. Плющ (если коротко) ассоциируется с исследованиями и приобретением нового опыта ради дальнейшего развития. Птица — воплощение как человеческого, так и космического духа, а также души. Языки пламени — это снова огонь, как «деятель превращений». Если все это перемешать, то станет понятно, что это своеобразная иллюстрация к рассказу главной героини.
— Я прочитал вчера твой рассказ, — сказал он, открывая портсигар и не торопясь доставая сигарету. — Ты знаешь, мне очень жаль, что не я был тем орнитологом. Такое счастье выпадает не каждый день — увидеть свой воплощенный идеал. Хотя конечно я шучу, ведь мне-то не нужна женщина-птица, мне нужна ты, потому что, насколько она — эта твоя Ирина Грабова — была «слеплена» под идеал орнитолога Кучкина, на столько и ты создана для меня. Знаешь, как бывают такие люди-калеки, которым подходит только определенная обувь сделанная на заказ. В этих ботинках они могут свободно двигаться, ходить, танцевать, но предложи им какие-нибудь другие — и вот перед вами уже инвалид, который не то что танцевать, ступить без костылей не сможет.
— Да, в этом ты прав. Только надо добавить, что кроме тебя такие туфли уже никто никогда надеть не сможет, разве что только из любопытства, а коли их уж сделали, то суждено им валяться на складе, дожидаясь пока капризный заказчик придет и заберет их с собой.
Он щелкнул зажигалкой и закурил:
— Жаль, что ты не уполномочена писать книги судьбы. В твоем сердце живет такой оптимизм и такая неимоверная жажда счастья, что заставь тебя распоряжаться человеческими жизнями, люди не только бы стали реже болеть, но и вовсе бы умирать перестали, не говоря уже о том, что такие понятия, как несчастная любовь, ненависть и предательство ты навсегда вычеркнула бы из всех языков. Удивительно, иногда мне начинает казаться, что я тебя совершенно не знаю. Хорошо, что ты написала этот рассказ — он помог мне многое прояснить в твоем отношении к собственной жизни и к нашей любви. Что же касается тебя, думаю, что и здесь он оказался далеко не бесполезен. Ты сама-то это почувствовала? Ведь совершенно ясно видно, как ты изживала из себя эту сочную землянику твоих девятнадцати лет, и стирала из памяти пятна несостоявшихся гиацинтов. А потом — как это было на тебя похоже — ты просто вышла за
— А ты? — спросила я, перебив его. — Ты бы создал для меня мир, подобный этому «орнитологическому» раю?
Он встал и подошел к балконному парапету.
— Верь мне, — сказал он, глядя на отражение солнца в окнах соседнего дома, — я прошу тебя, верь мне. Наш с тобой рай отделен от нас всего лишь тонкой стенкой из прозрачного стекла, которую мы должны разбить, ударив с двух сторон одновременно. Нужно только знать две вещи, две совсем небольшие вещи: когда это сделать и в какую точку бить.
— А для этого я должна узнать то, чего я пока еще не знаю… — задумчиво произнесла я.
Он снова сел в кресло и улыбнувшись сказал:
— Ты хорошо написала. Любовь должна торжествовать, а птица Алконост пусть поет свои песни. И если в следующий раз тебя снова будут волновать неизъяснимые мысли, не раздумывай над ними слишком долго, а просто бери ручку и садись сочинять. Так будет лучше не только для тебя — быть может, у многих в душе живут похожие тревоги и желания, а описать их им просто не приходит в голову. Пусть они прочитают все это, и возможно решат для себя что-нибудь важное…
Мы немного помолчали, а потом я спросила:
— Ты помнишь тот вопрос, что я задала тебе вчера? Ну тот, про который ты сказал, что наутро я изменю свое мнение.
— Да, конечно, — ответил он, — ты спросила: «Почему у нас все так странно: если мы просим богатства, нам дают познание мира и отбирают деньги, если мы просим понимания законов вселенной, то нас награждают болезнями и лишают ума, если мы молим о любви, то нам являют смерть и обрекают на одиночество».
— Вот-вот, — сказала я, — но я так до сих пор и не нашла на него ответа. Может быть, ты все-таки сможешь прояснить мне эту странную ситуацию, и растолкуешь в чем тут дело?
— Да, — рассмеялся он, — тут уж не отделаешься одной притчей. Скорее всего мне придется созвать на совещание целый монастырь, а предварительно объяснить им по какому праву я вообще задаю столь бунтарские вопросы. Ну, делать нечего — раз уж ты спросила, придется отвечать.
— А ты действительно знаешь ответ на этот вопрос? — спросила я.
Он ухмыльнулся:
— Видишь ли, как это ни странно, но на этот вопрос существует далеко не один ответ, так что вначале мне следовало бы спросить тебя, в какой религиозной концепции ты в данный момент находишься, и я бы в соответствии с этим выбрал для себя линию поведения.
— Но неужели не существует единственноверного ответа? — удивилась я.
— Каждый из них по-своему верный и в тоже время ошибочный. Потому что это не вопрос, а тест на образ мышления. Какой ответ тебе ближе, по таким законам ты и живешь. Остается только выбрать, что тебе больше всего подходит.
— И все-таки? — нетерпеливо спросила я.
Он рассмеялся и ответил:
— В одиночестве, на грани смерти и потери разума, в полной нищете найдет ли человек деньги, познание мира и любовь? Купаясь в любви, деньгах и зная все о мире, будет ли человек болеть, голодать и умирать покинутый всеми?
— Ты просто повторяешь одни и те же слова, только переставляя их в разной последовательности. Зачем?
— Затем, чтобы каждое слово обрело вес и смысл. Вот тебе один ответ: если на просьбу о богатстве тебе дали познание мира, то значит там решили, что получив это знание ты увидишь, что богатство есть зло, убивающее душу, а чтобы ты не вернулась на свой ошибочный путь, у тебя отбирают оставшиеся деньги; просишь понимания законов — значит замахиваешься на то, что знать тебе не дано, и тебя останавливают болезнями, в которых душа твоя очистится и познание к тебе придет само; просишь любви, а значит приземляешься и отбрасываешь духовность — тебя пугают смертью и наказывают одиночеством. Ну и как? Подходит ли тебе такой ответ?