Сумерки памяти

Хотулева Елена

И вот, снова на эту страну обрушивается эпидемия. В этот раз она еще более яростная, чем прежде. Люди падают на улицах, не успевая дойти до дома, всюду видны телеги, перевозящие трупы. Я как всегда сижу на ступенях собора и жду его. Я знаю, что он много работал в последнее время в домах умирающих бедняков, слушая слова их предсмертных исповедей, но мне еще только предстоит узнать, что мне самой уже никогда не придется исповедоваться этому человеку.

Какой-то старик подходит ко мне и говорит о том, что тот, кого я жду находится в его доме и просит

мне передать, что ждать его более нет смысла — ему осталось жить совсем недолго. Я вижу, что человек, который пришел ко мне, тоже болен, и понимаю, что скоро в этом городе останется очень мало живых людей.

— Отведи меня к нему, — говорю я.

Но он качает головой и говорит:

— Нет, там смерть, туда нельзя.

— Отведи меня к нему! — кричу я. И он понимает, что я сумасшедшая и что я не боюсь смерти.

Мы идем по бедным кривым улицам, мимо покосившихся домов, из дворов которых ветер доносит удушливый запах смертельной болезни. И наконец мы приходим туда, где на убогой бедняцкой кровати умирает тот, кого я люблю больше всей моей никчемной жизни.

— Зачем ты пришла? — спрашивает он. — Ведь ты можешь заразиться и умереть.

Но я только качаю в ответ головой, сажусь возле его кровати, и он видит, что я больше не хочу жить. Я смотрю на него, и меня начинает тревожить одна мысль, которую я незамедлительно высказываю, задав ему вопрос:

— А там, на небесах после смерти мы сможем видеться?

— Конечно, — улыбаясь, отвечает он.

Мое лицо искажает гримаса страха:

— А я там буду такая же хромая и уродливая?!

— Нет, — говорит он и проводит рукой по моим волосам, — там все прекрасны. И ты уже никогда не будешь выглядеть так, как раньше.

— Вы обещаете? — едва сдерживая слезы, говорю я.

— Да, теперь ты всегда будешь красивой, — говорит он и закрывает глаза.

А потом я уже вижу себя хромающей по широкой дороге. Я куда-то иду, и теперь на смену тем предыдущим целям, которые определяли все течение моей жизни, приходит новая, которая теперь уже определяет близость финала. Я хочу только одного — дождаться того момента, когда болезнь, жертвой которой я тоже стала, сломит мой крепкий организм, и я вознесусь на небо вслед за тем, кого я люблю. Я делаю еще несколько шагов и падая медленно умираю.

— Вот и вся жизнь, — сказала я и, взглянув на него, добавила. — Так как ты считаешь, этот священник мог быть тобой или нет?

Он покрутил в руках зажигалку, непроизвольно рассматривая серебристую паутину ее узоров, и сказал:

— Мне сложно судить, ведь вспоминаешь ты, а не я. А что ты сама думаешь по этому поводу? Может быть, ты почти уверена в том, что это был я?

— Нет, — замялась я, — понимаешь, это сложно объяснить, но мне кажется, что ты не мог быть этим человеком, хотя мне видится, что вы довольно похожи внешне. Я конечно понимаю, лицо не может быть определяющим фактором в этом вопросе, но когда видишь особенное сходство, то просто не можешь не обратить на это внимания.

— Ты как будто

что-то недоговариваешь? — спросил он. — Почему? Что в этой истории такого, о чем можно бояться рассказать?

— Ну, видишь ли, — продолжала медлить я с ответом, — мне просто кажется, что этот священник он…

— Он лучше чем я? — продолжил он за меня начатую фразу. — Ты думаешь, что я даже в самой глубине своей души не способен на такую жизнь, какую вел этот человек?

— Да, из всех тех жизней, которые я на сегодняшний день увидела, ты ни разу не был кем-то хотя бы отдаленно напоминающим этого человека. Я видела тебя аристократом в Венеции и во Франции, землевладельцем в «вересковой» стране, и еще в нескольких местах, о которых я еще не успела тебе рассказать…

— И там я был настолько же лишен дара сострадания, насколько это проявилось у меня в жизни с «разбойничьим лесом»?

— Ну в общем да, — ответила я осторожно, — ты был добрым, хорошим, но все это только по отношению к тем, кого ты любил, а если быть до конца точной, то только по отношению ко мне и моим детям. А на такой альтруизм, который я наблюдала в этой жизни, мне кажется, ты вряд ли был бы способен.

— Тогда может быть это кто-то, кого ты знаешь, но просто не можешь вспомнить?

— Но почему он так похож на тебя внешне?

— Наверное, именно потому, что это был я, — сказал он усмехнувшись.

— А ты уверен?

— Главное, чтобы была уверена в этом ты.

— Почему?

— Потому что это твои воспоминания. А если тебя все-таки очень смущает непохожесть этого образа на все те, что ты видела ранее, то в утешение тебе я могу лишь напомнить о твоем удивлении по поводу несоответствия твоего теперешнего характера тому образу, который вспомнился тебе в жизни с «доходными домами».

— А если это все-таки был не ты? Если я путаю? Что тогда?

— Ну что ж, — рассмеялся он, — мы провели с тобой вместе столько лет, которые сложились в столетия, что я вполне могу поделиться этой жизнью с каким-то благородным человеком, который хорошо к тебе относился и не сделал тебе ничего плохого.

— Но ты говоришь это так, будто уверен в том, что это все-таки был ты. Значит ты действительно «умеешь видеть», и мне не показалось это в прошлый раз. Когда я начинаю вспоминать, ты уже знаешь наперед все то, о чем я тебе расскажу, и тебе просто надо услышать подтверждение собственных мыслей из моих уст. Да и к тому же существует еще что-то, что я непременно должна увидеть сама? Ведь так?

— Да ты права. Я не хотел тебе говорить об этом, чтобы ты самостоятельно старалась разобраться во всех своих воспоминаниях, но раз уж так получилось, то теперь я иногда смогу тебе подсказывать, если ты столкнешься с какой-либо непонятной проблемой. Хотя ты должна знать, что я не лицемерил, когда задавал тебе столько вопросов. Просто я «вижу» немного не так как ты. Ты имеешь возможность вспоминать эти жизни подробно, как смотрят кино, я же их «помню» довольно обрывочно, видя себя только в самые узловые моменты.