Сумерки памяти
Шрифт:
Ты высокомерно смотришь на нее, сложив на груди руки, и немного помолчав, говоришь:
– Я, конечно, понимаю, что ни вы, ни дети не виноваты в том тяжком преступлении, которое совершил ваш супруг, однако я с ужасом предвижу реакцию его Величества, когда я изложу ему просьбу о восстановлении ваших прав. Не думаю, что он будет от этого в восторге.
– Но ведь этого не может быть, он должен знать, что мой муж не мог предать его. Это был только какой-то таинственный заговор...
Внезапно ее речь прерывается резким звуком упавшего предмета. Ты машинально оглядываешься на дверь спальни и понимаешь, что я там что-то уронила. Легкая тень досады пробегает по твоему лицу - ты боишься, что я могу выйти и увидеть всю эту сцену. Однако я не появляюсь и, быстро взяв себя в руки,
– Так значит, это были вы? Но как я могла настолько ошибаться... Оказывается, именно вы держите в руках нити, управляющие всем этим механизмом. Конечно, ведь это было очень просто - подстроить все так, как будто бы виноват он один. А я до последнего надеялась на вашу честность, рассчитывала на великодушные чувства нашего злейшего врага... И как я только могла поверить в то, что вы здесь ни при чем...
Она горько смеется и продолжает:
– Однако... Как быстро вы решили занять наше место. Вы даже успели привести в нашу спальню свою молодую жену? И она еще ничего не знает? Или вы уже успели рассказать ей, кому раньше принадлежал этот дом? Так значит, вы хотите поселиться с ней в этом дворце, в пустых залах которого еще не стихли шаги моего покойного мужа?..
Она снова прерывает себя скорбным смехом, а ты только молча смотришь на нее, и мне отчего-то кажется, что в душе ты даже торжествуешь, видя свою победу над этой несчастной, а некогда столь влиятельной семьей.
И тут эта женщина, ставшая похожей на древнюю богиню мести, выкрикивает тебе в лицо свои последние роковые слова:
– Нет! Ты никогда не будешь жить в моем доме, и ты никогда не обнимешь свою жену в спальне, которая по праву принадлежит только нам. Этого не случится, потому что ты - негодяй, прячущий свое лицо под маской благородства, - ты будешь проклят до конца своих дней, а дни эти уже сочтены. Ты так хотел насладиться чужими богатством и властью, так мечтал осчастливить свою красавицу жену, которая столь наивно в тебя верит... Но нет! Этому не бывать! Еще раньше, чем ночь опустится на землю, мое проклятье настигнет вас, и вы примете бесславную смерть, прервав на этом ваш лицемерный род.
С этими словами она хватает за руки детей и выбегает из комнаты, громко рыдая. А ты возвращаешься ко мне в спальню и, с трудом делая вид, что ничего не произошло, ровным голосом говоришь:
– Ну как, ты уже отдохнула? Можем отправляться в обратный путь?
Я улыбаюсь, надеваю шляпу и, нежно глядя на тебя, отвечаю:
– Здесь так хорошо, что даже не хочется куда-то ехать, трястись по пыльной дороге... Может быть останемся здесь и переночуем? А завтра уже поедем домой?
– Нет, - вздрогнув и посмотрев на кровать, говоришь ты, - пойдем скорее, а то уже становится темно.
– Ну, как знаешь, - печально улыбаясь, говорю я.
– А что там был за крик? Наверное, какие-то люди приходили требовать денег с прежних хозяев? Так всегда бывает, когда кто-то так внезапно уезжает.
– Да, да, - отвечаешь ты, цепляясь за мои слова, как за наиболее удачное объяснение, - именно так все и было.
Покинув дом, мы быстро садимся в карету и уезжаем. Уже вечереет, и меня отчего-то охватывает легкая грусть. Дорога нам предстоит недолгая, но лежит она через довольно густой лес. Мы едем молча, погрузившись каждый в свои потаенные мысли - ты не можешь забыть последних слов этой женщины, а я мечтаю о том, как долго и счастливо мы будем жить в этом дворце, как будут расти наши дети и внуки, как сложится их судьба...
Где-то на полпути кучер резко дергает поводья, и мы останавливаемся. Вокруг раздаются непонятные крики, выстрелы, неразборчивая ругань. Какой-то неизвестный человек в ободранном камзоле и грязной шляпе распахивает дверцу нашей кареты и, пьяно ухмыляясь, говорит:
– Милостивые
За его спиной раздается грубый хохот нескольких человек. Ты молниеносно выскакиваешь, резким ударом отбросив на землю пьяного негодяя, и обнажаешь шпагу. Вероятно, ты надеешься, что на нас напала небольшая и плохо вооруженная кучка пьяных головорезов, и что наш кучер поддержит тебя в схватке. Однако он уже давно убит, и его тело, неестественно вывернувшись, свисает с козел. Ты начинаешь сражаться, и хотя бандитов слишком много, чтобы так просто вступить с ними в бой, ты довольно-таки ловко отражаешь все их удары. Я сижу, прижав руки к груди, и молюсь, чтобы ты остался жив, и мы могли благополучно добраться до дома. Я так внимательно слежу за происходящим, что даже не замечаю, как у меня за спиной какой-то одноглазый калека открывает дверцу и тянется грязной рукой к моему ожерелью. От страха и омерзения я вскрикиваю, и этого оказывается достаточно, чтобы всего на секунду ты потерял контроль над ситуацией и обернулся. Острая шпага атамана пронзает тебя насквозь, а я, думая, что ты уже убит, выскакиваю из кареты и, бросившись к тебе, случайно принимаю очередной вражеский удар на себя. Клинок вонзается мне в самое сердце, и смерть приходит ко мне молниеносно. Ты подхватываешь меня на руки, и в этот момент один из разбойников, которому, по всей видимости, надоело это затянувшееся представление, добивает тебя выстрелом в спину.
Бандиты ликуют, празднуя столь легкую победу, и, торопясь поделить добычу, торопливо сдирают с наших мертвых тел украшения с дорогой одеждой, отламывают от кареты ценные виньетки и уводят в свое логово породистых лошадей.
Через некоторое время солнце садится за горизонт, и на лес опускается черная ночь. А над деревьями печальной эпитафией летают обрывки рокового проклятья безутешной вдовы: "Еще раньше, чем ночь опустится на землю... вы примете бесславную смерть, прервав на этом ваш лицемерный род".
***
– Что скажешь?
– спросила я.
– Как тебе понравилась эта история?
Он лег и задумался:
– Да, печальный финал столь прекрасной жизни.
– Не очень-то она и прекрасная, - возразила я, - если так трагически и рано оборвалась. А кстати, как ты считаешь, неужели, где-то в глубине твоего характера может дремать такая жестокость, или, уничтожая эту семью, ты преследовал какие-то высшие цели?
– Мне кажется, что теперь уже неважно, чем были обоснованны мои поступки, поскольку, что бы там на самом деле ни произошло, муж этой женщины с детьми, скорее всего, не был виноват.
– А если с твоей стороны это была только месть?
– А ты что же, считаешь месть благим делом?
– удивился он.
– Конечно! А как же иначе?
– Тогда я думаю, что тебе на досуге надо будет попытаться вспомнить себя в какой-нибудь языческой стране, в те времена, когда еще приносили человеческие жертвы и молились суровым богам. Вот там-то с твоими представлениями о добре и зле ты бы все поняла и не задавала лишних вопросов.
– Слушай, я никак не могу до конца понять, какую религию ты исповедуешь, - раздосадовано сказала я.
– Ты мне постоянно пытаешься проповедовать какие-то непонятные истины, которые, если их собрать в одном месте, будут противоречить всем ортодоксальным религиозным направлениям. Так какой концепции ты все-таки придерживаешься?
– Той единственной, которая существует, - коротко отрезал он.
– Ну и что же в ней говорится по поводу благородной вендетты?
– Что это самое низкое дело - проклинать и ненавидеть своих врагов.
Я ядовито усмехнулась:
– Ну все ясно. Классический подход! Всем негодяям воздастся за грехи их. А если приплюсовать сюда теорию реинкарнации, то воздаваться будет уже в следующих жизнях. Я права?
– Сколько бы ты не хорохорилась, мировые законы все равно не изменишь, даже, если тебя они не устраивают. Утешить же я могу тебя только тем, что, на самом деле, механизм вселенского возмездия устроен немного не так, как ты пытаешься себе представить.