Сумрак в конце туннеля (сборник)
Шрифт:
Преодолеть полторы сотни метров тесной платформы и коридор к станционным гермоворотам, ведущим наверх, оказалось проще, чем музыкант рассчитывал. Год назад у него на этот путь ушло в четыре раза больше и сил, и времени. Сейчас музыкант просто шел, держась за спиною Копыта, и этого было достаточно: никто даже не думал поинтересоваться, с какой он станции, попросить закурить или стрельнуть патрончик-другой. Копыто здесь уважали, и это уважение, по-видимому, распространялось даже на его спутников.
На посту перед
Копыто остановился, повернулся к музыканту и сипло произнес:
– Ну вот, пришли. Дальше сам.
Музыкант кивнул, стянул с плеч сидор, извлек сверток со старым, в заплатах, ОЗК и принялся облачаться.
Постовые, на миг оторвавшись от домино, поприветствовали Копыто, а на музыканта посмотрели равнодушно. Единственное, что могло пробудить их интерес, – плата за выход.
Копыто мазнул оборванца взглядом и презрительно бросил:
– Козел!
Тот будто почувствовал чужое внимание, зашевелился, поднялся и, неуверенной походкой подойдя к воротам, постучал по створке – то ли требовал выпустить, то ли просто от нечего делать.
Постовые его не замечали.
– Слышь, лабух, – заговорил вдруг Копыто. – Этот понедельник залетный, по слухам, голимый беспредельщик. Пытался тут хилять за блатного, мутил мужиков, арапа гнал по-черному. Ему раз ума дали, второй – он и сдернул лавировать ништяки на других орбитах.
Музыкант недоумевающе посмотрел в ответ.
– Не волокешь? Я те про осторожность толкую. Он тоже наверх собрался.
– А, понятно, – кивнул музыкант.
Бандит почесал затылок:
– У тебя хоть волына-то есть?
– Только гитара.
Копыто покачал головой:
– Ну, ты мужик нашпигованный, сам маракуй, а только дальше я тебя проводить не могу. Барон велел: до ворот – до них и дочесали, все.
– Я справлюсь. Не впервой.
Бандит еще раз покачал головой, смерил бродягу неприязненным взглядом и ушел, не сказав больше ни слова.
* * *
Осторожность… Конечно, конечно. Все неосторожные умерли еще в первые месяцы после… ну, когда все закончилось и стало понятно, что отныне и очень может быть навсегда человечество вынуждено ютиться в холодных,
Возможно, многие завидовали тем, кто не успел добежать, для кого все закончилось быстро и просто. Такие и сами остались там же – в первых месяцах, что выдались труднее всего. Сейчас-то все уже проще. Конечно, если специально не усложнять.
Проще и легче идти по линии наименьшего сопротивления и устраиваться каждому в св оем уголке. Но сидеть безвылазно на пригревшей тебя станции – значит, медленно себя убивать. И только надежда – тот обруч, что не дает разорваться сердцу. Мы живем лишь потому, что надежда обращается к памяти, и не важно, что обе нам лгут.
Именно потому каждый год, день в день, музыкант бросал все свои дела и ехал через полметро на Третьяковскую, рискуя не вернуться. Его вела надежда, как миграционный инстинкт ведет птиц. Да, она плохой поводырь, но очень хороший спутник.
Музыкант отсчитал десять патронов – плату за выход – и аккуратно, чтобы не раскатились, выложил перед бойцами на стол. Те бросили домино и без лишних слов завертели ручки механического привода ворот.
Загремели, заскрипели шестерни, и створки медленно поползли в стороны. Образовалась узкая щель – как раз протиснуться боком. Первым в нее пролез бродяга. Музыкант постоял немного, подождал – из темноты неуютно тянуло холодом и сыростью, – а потом шагнул сле дом. Тотчас постовые завертели рукояти в обратную сторону.
Створки ворот сошлись с глухим стуком, символически разделив жизнь музыканта на две неравные части: ту, что до, и что после – будто судьба подвела итог одному этапу и начала новый. Гадать, каким он будет, бессмысленно – проживешь и узнаешь.
В первые секунды, когда станционные гул и полутьма оказались отрезаны массивной металлоконструкцией, музыкант думал, что ослеп и оглох. Он стоял, привыкая к новому месту, пробуждая в себе чувство опасности. В метро, конечно, тоже необходимо вести себя осторожно, но та осторожность по сравнению с этой просто беспечность.
Разумеется, на самом деле тут не было тишины: негромко скрипел песок под ногами переминающегося в стороне бродяги, откуда-то спереди доносилась робкая капель, и темнота не была столь уж непроглядна: издалека белым светом манил к себе выход.
Включив фонарик, музыкант медленно двинулся впере д.
Парадоксально, но с этой стороны ворот коридор был намного чище. Настоящий мусор – куски штукатурки и облицовочной плитки – по-явился только у подножия замерших эскалаторов. Потом под ногами захрустело битое стекло, словно чьи-то хрупкие кости. Впрочем, может, это и были кости – тех, кому не повезло. Или, наоборот, повезло – как посмотреть. Каждый шаг взметал облачко пыли. Пятно света помалу приближалось.