Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков
Шрифт:
Правда, есть ещё тонкая наука геология. Ей приходится единым взглядом охватывать всё богатство земных ландшафтов и подземных пластов. Соответственно она куда сложнее отдельных сырьевых производств. А некоторое время геология и вовсе вела многие другие науки за собою. Так, древние — давно вымершие — формы живых существ обнаруживались в карьерах и шахтах с незапамятных времён. Но идея биологической эволюции (а тем более — эволюции на такой медленной и ненадёжной основе, как естественный отбор) могла возникнуть лишь после того, как геологи установили, сколькими десятками и сотнями миллионов лет отделены друг от друга некоторые ископаемые остатки.
Увы (хотя скорее — ура!), эпохи меняются не только за миллионолетия. Ныне погоду в познании делают науки, на чьём фоне геология проста, как мажорная
Да и технический инструментарий геологии — по нынешним меркам далеко не чудо изобретательности (хотя когда-то требовал изрядного напряжения творческих сил). На моей памяти геология в последний раз вела за собою в середине 1970-х: тогда впервые в истории техники требования к выносливости транзистора для геологических нужд оказались жёстче условий Пентагона — прибор из этих транзисторов должен был погружаться в глубинную скважину.
Раз столь скромны требования науки — ясно: связанная с нею техника не обязана блистать совершенством. Буровые установки — основной инструмент нефтедобычи — принципиально не отличаются от прототипов едва ли не вековой давности. Разве что фрезерную головку тогда двигали, вращая всю колонну труб, погружённых в скважину, а сейчас двигатель — электрический или гидравлический (движимый напором глинистого раствора, вымывающего из-под земли раскрошенный камень) — прикреплён прямо к головке, и колонна неподвижна. Но и это — по-моему, последнее качественное — новшество журналисты воспевали ещё в пору моего детства, полвека назад.
Материалы буровых комплексов, труб и насосов для добычи и перекачки, совершенствуются постоянно. Но, увы, не по запросам сырьевиков — те просто используют достижения иных сфер. Последнее новшество отрасли — многослойные сварные трубы для газопроводов — всего лишь побочный эффект от совершенствования технологий электросварки для совершенно иных целей: легендарный разработчик большинства нынешних методов сварки Евгений Оскарович Патон начинал как мостостроитель (в Киеве через Днепр перекинут — и доселе активно используется — созданный им сварной мост, именуемый «мост Патона»), а главный прогресс электросварки со времён Великой Отечественной неразрывно связан с танкостроением.
Итак, сырьевая отрасль не нуждается в таком скором прогрессе, какой ныне характерен для прочих видов человеческой деятельности. В то же время сырьевикам не хочется отставать. И от них постоянно исходит стремление (пусть не явное, а только подсознательное) притормозить остальных. [143]
Само по себе это ещё не страшно. Но к сырьевому торможению неизменно присоединяются чиновники.
Одними командами, без глубокого проникновения в суть дела, сложное производство — не говоря уж о научном исследовании — не управляется. Знаменитый американский генерал Лесли Гровс, руководя Манхэттенским проектом по созданию ядерной бомбы, благоразумно не вдавался ни в какие тонкости работы учёных и инженеров, а ограничился лишь снабжением да охраной свежепостроенных наукоградов — и то учёные постоянно возмущались сложностями информационного обмена в условиях секретности. А не менее знаменитый генерал Аугусто Пиночет Угарте отдал ученикам чикагского экономиста Милтона Фридмана всё управление экономикой Чили — и до сих пор остаётся едва ли не единственным латиноамериканским диктатором, которого после ухода от власти добрая половина страны вспоминает с благодарностью.
143
К сожалению, зачастую желание проявляется. И не только в виде лоббирования политических решений. Так, СМИ, купленные Газпромом, заметно глупеют.
Но в дела простого хозяйства так и тянет вмешаться. Мол, какие сложности в той же нефтедобыче? Пробурил — и качай.
Сложностей, конечно, хватает и здесь. И технических, и организационных: вспомните частные скважины казённого ЮКОСа. Но осознаётся это
Чиновнику, чей аппетит распалён страстью ко вмешательству в чужие дела и лёгкостью наживы, мешает любой, чьего ума хватит для предвидения последствий командования бизнесом. Отсюда бессчётные манёвры в сторону ухудшения образования — от Болонского процесса в Европейском Союзе (чья бюрократия контролирует в экономике куда больше нынешней российской [144] ) до Единого Государственного Экзамена, подменяющего понимание зазубриванием.
144
К сожалению, Россия к нему присоединилась.
Разорительная кормушка
Сырьевая экономика равнодушна к убыли населения и толкает к массовому поглупению. Но может быть, она хотя бы способна пристойно кормить тех, кто — невзирая на все заботы сырьевиков и неразрывно связанных с ними чиновников — всё же выживет?
Ближневосточные нефтедобытчики процветают уже тридцать лет. Правда, некоторые диктаторы — вроде свободного (пока) Муамара Каддафи, [145] арестованного Саддама Хусейна [146] или покойного Рухоллы Мусави Хомейни — извели немалую долю доходов на воплощение личных представлений о лучшем устройстве мира. Но даже народы, попавшие под их власть, живут явно лучше соседей, не располагающих сырьевым изобилием.
145
Процесс свержения Каддафи сопровождался такими мерзостями со стороны стран, всё ещё именующих себя цивилизованными, что на их фоне все личные и политические странности ливийского вождя выглядят невинными шалостями.
146
Его в конце концов казнили по обвинению, явно не соответствующему тяжести того, что инкриминировали ему перед вторжением в Ирак.
За три моря можно и не ходить. Со времён Войны Судного дня, сделавшей Персидский залив золотым дном, колебания нефтяного рынка прямо откликаются на наших кошельках. Брежневское и путинское благополучие — очевидное следствие дорогой нефти. Перестройка и дефолт вызваны её дешевизной.
Только едва ли не все серьёзные экономисты дружным хором говорят: обвал российского рынка ценных бумаг в 1998-м вызван не столько падением нефти, сколько массовыми спекуляциями в расчёте на исполнение российской властью непомерных социальных обязательств при неизбежно низких — ради развития производства — налогах (об одном аспекте этих спекуляций я тогда же писал в«Дефляция или инфляция? Экономика — наука парадоксальная»). Да и последующий быстрый рост нашей промышленности явно не связан с нефтью: троекратная девальвация рубля в одночасье сделала собственное производство и экспорт рентабельными.
Более того, когда нефть вновь начинает дорожать, российское промышленное производство соответственно падает. К концу перестройки налёт Саддама Хусейна на Кувейт и последующее наказание разбойника оживили нефтяной рынок. Но развал советской экономики только ускорился. Да и нынешнее нефтяное благополучие обернулось застоем в большинстве несырьевых отраслей. На политических вершинах несколько лет всерьёз обсуждают идею казённых инвестиций в промышленность: мол, сколь ни неизбежна их неэффективность — но удушье от нидерландской болезни и того хуже.
Центральный банк России героически сражается с одним из множества неизбежных следствий сырьевого изобилия — ростом курса рубля.
Российские нефтяники получают всё больше иностранной валюты. И изрядную её часть несут на внутренний рынок. Ведь немалую долю их потребностей невыгодно — а то и просто невозможно — удовлетворить импортом. В самом деле, не понесёшь же свою квартиру на уборку в Молдавию. Да и летать к парижским парикмахерам даже обитатели Рублёвки могут не каждый день — пусть денег на это и хватит, но времени уходит многовато.