Сундук с серебром
Шрифт:
Однажды вечером он увидел, как Францка простодушно шутила с солдатом. Он стал как вкопанный и с трудом сдержался, чтоб не вспылить.
После ужина Продар позвал девушку в каморку, на чердаке. Дочь по глазам его поняла, что дело плохо, и, вся задрожав, потупилась.
— Францка, посмотри на меня!
Девушка медленно подняла глаза.
— Францка, у тебя один дом, один отец и одна мать!
Францка молчала.
— Так или не так? — Продар повысил голос. Дочь упала на колени. — Отвечай, так или не так?
Она кивнула.
— Но
— Что я сделала?- — зарыдала девушка.
— Пока ничего особенного, — сказал отец. — Я не потерплю, чтоб на мой дом пал позор: ни большой, ни малый. Да к тому же с этими!.. — отчеканил он, отбивая каждое слово ногой.
Продар был неумолим. В словах его звучала гордость. Он не допускал ни малейшего пятна на своей чести. Порядочность составляла единственное богатство его рода во всех поколениях. Ни с кем, и уж меньше всего с солдатом!
— Ступай, — сказал отец после долгого молчания.
Дочь ушла, обливаясь слезами.
За три недели до Рождества вся округа окуталась снежным покровом; ударили морозы, деревья стонали, люди забились в дома. Узкая тропинка вела от дома к дому, потом к дороге и дальше по склону горы к далекой приходской церкви.
Петер поравнялся с домом Кошана. Кошаниха, возившаяся в сенях, окликнула его, приглашая войти. Милка стояла у очага и улыбалась.
— А ты, Петер, все такой же, — сказала Кошаниха. — Куда пойдешь завтра к мессе?
С тех пор как пришли солдаты, Петер не заходил к Кошанам, потому что им с Милкой никак не удавалось поговорить с глазу на глаз. Однако он продолжал думать о ней. Исподволь, почти подспудно родилась в нем мысль, что Милка могла бы стать его женой. С каждым днем он укреплялся в этом желании, хотя и не мог себе представить, как все произойдет. И все же при мысли о женитьбе одна Милка вставала перед глазами. Возможно, потому, что других девушек он попросту не знал.
— В приходскую, — не сразу ответил он.
— Гм, — произнесла женщина и посмотрела на дочь. — Наш хозяин пьянствует где-то в долине. Если б вы с Милкой пошли в село… может, заодно и его б нашли…
Петер взглянул на девушку, не сводившую с него глаз.
— Пойду, если Милка пойдет.
Едва занялось утро, Петер с Милкой уже взбирались по узенькой тропинке над рекой; было скользко, под ногами громко скрипел снег; они запыхались и почти не говорили.
Выйдя на дорогу, они разговорились. Петер рассказывал о своих военных приключениях, Милка о том, как все это время жилось дома. Незаметно разговор перешел на солдат.
— Добрые они, — сказала девушка, — ласковые, совсем как дети. Веришь, — она вскинула глаза на Петера, — они дают мне все, что я захочу.
Петер молчал.
— Знаешь, а один даже сватался ко мне, — засмеялась девушка.
От неожиданности у Петера перехватило дыхание.
— Кто? — спросил он, стараясь не выдать своего волнения.
— Унтер-офицер… Дом у них богатый, —
Петер молча смотрел в землю, считая следы на смерзшемся снегу. Дорога плясала у него перед глазами.
Девушка опять взглянула на него.
— Но я ему отказала. — И, немного помолчав, добавила: — На побывке сейчас. Не знаю, вернется ли. Уж пора бы.
Молча ступили они на бесснежное шоссе. Разговор не клеился. Скоро они пришли в село.
После мессы Петер с Милкой обошли все трактиры. Кошана нигде не было. Петер нахмурился, чувствуя, что его провели. Повеселел он лишь после третьего стаканчика вина. Щеки разрумянились, ему стало хорошо и приятно.
Милка казалась ему необычайно привлекательной. Волосы, падавшие на лоб и щеки, точно занятные игрушки, все больше волновали его кровь по мере того, как он пил стакан за стаканом. Глаза Милки блестели. Лицо смягчилось, суровая складка возле рта исчезла.
Уже спускались сумерки, когда они вышли из трактира. Петер поскользнулся на льду, Милка схватила его за руку.
— Так убиться можно!
— А тебе-то что, если и убьюсь? — Петер взглянул на девушку.
Он просто хотел испытать ее, и она поняла это.
— Ты бы обо мне так думал, как я о тебе…
Слово за слово, и, точно завороженные, они пошли рука к руке. И там, где тропинка была уже всего, недалеко от дома Кошана, под покровом темноты, они прильнули друг к другу. Петер весь пылал, не выпуская девушку из своих объятий. Проснулся ли в нем мужчина, или это была любовь?
— Приходи к нам, — сказала на прощанье Милка.
Несколько дней Петер ходил как потерянный. Все его чувства пришли в волнение. Бессонные ночи и мысли, осаждавшие его за работой, утвердили его во мнении, что ему пора жениться и что женой его будет Милка. В последние дни он так свыкся с этой мыслью, что уже живо рисовал будущее, начиная с женитьбы. Он не любил менять своих решений, болезненно переживая любую перемену в них.
Петер стал захаживать к Кошанам. Сначала редко, потом все чаще и чаще. Молодые люди нашли укромный уголок, где могли разговаривать без помех. Однако девушка была неспокойна и несколько раз прогоняла его. Впрочем, изгнание длилось недолго. Дважды над ними нависала тень, но скоро исчезала.
Как-то Милка сказала ему:
— Не ходи к нам каждый вечер, некогда мне сейчас. Я скажу, когда можно будет.
Петер недоумевал, изо всех сил стараясь понять причину этого запрета. Несколько дней подождал и снова пришел. Милка не прогнала его и очень удивилась, когда Петер спросил:
— Что, унтер вернулся?
— Ах, этот! Вернулся… — И, пренебрежительно махнув рукой, задумалась.
Как раз в то время солдаты схватили Продара, дубиной прогнавшего их от своих дров. Петера дома не было, мать с Францкой плакали. Повели его к Кошану, где квартировал офицер, который с помощью словаря допросил его и, сделав соответствующее внушение, отпустил.