Сундук с серебром
Шрифт:
Под Мертвой скалой горел костер. На мягкой, мокрой земле сидела Милка, поддерживая правой рукой голову мальчика, спавшего у нее на коленях. Душа и тело ее были измучены до предела. За одну ночь она изменилась до неузнаваемости. Суровая складка возле рта исчезла. Лицо у нее было такое, как в день родов, когда Петер, взглянув на нее, забыл про все свои муки. Сейчас она была только мать. Глаза ее неподвижно смотрели на красноватые языки пламени.
По другую сторону костра сидел Продар, поставив локти на колени и сжимая
Дождь перестал. С мокрой травы над скалой срывались капли и падали на песок. Из долины несся неумолчный шум воды. Дул южный ветер, и все же люди ежились от холода. От вымокшей одежды шел пар.
Прикорнувшая было Милка проснулась от озноба. Стуча зубами, она огляделась по сторонам.
— Скоро утро? — устало спросила она Продара.
Продар пробудился от своих дум, посмотрел на восток, где уже начинало светлеть, и сказал:
— Скоро.
— Когда же кончится эта страшная ночь?
— Она была страшной не только для нас, — сказал Продар и пошевелил огонь.
Над костром взметнулись искры и погасли в висевших на скале каплях.
— Одна утеха, — отозвалась Милка.
— Какая же это утеха! — в сердцах сказал Продар. — Кабы другим было лучше, нам бы помогли. Так-то вот…
— Что скажет Петер, когда вернется? — продолжала Милка свою мысль.
— Петер? — Продар поднял голову. — Петер? А ведь ты говорила, что он хотел прийти сегодня?
— Как же он мог прийти? Может, он у нас… у матери… — добавила она с надеждой.
— В такую ночь ни один мост не уцелеет!
— Значит, он не пошел, — отбрасывала Милка черные мысли. — Остался в городе. Какой дурак в такую погоду пустится в дорогу!
— Хорошо, ежели бы так, — медленно проговорил Продар, понижая голос. — Да боюсь, что не так.
— Не пугайте меня! — горестно воскликнула Милка.
Ребенок проснулся. Он испуганно смотрел на костер, на мокрые поленья, от которых с шипеньем поднимались клубы белого едкого дыма.
Продар встал. Сердце его щемила тоска, в глазах стояли слезы.
— На этом самом месте я сказал Петеру слова, которые мне говорил мой дед: «Смотри не бросай того, что я начал!» А мы бросили. Завтра начнем все сызнова.
Милка рыдала.
— Молчите, отец! — взмолилась она. — Все еще будет хорошо!
Ребенок тоже заплакал и спрятал голову на груди матери.
Продар с жалостью взглянул на сноху. Сейчас он снова чувствовал себя могучим повелителем, как в былые годы.
— Схожу-ка я к дому, посмотрю, что там. Принесу одежду и хлеб. Ждите меня!
Медленным, решительным шагом ушел он по тропе и скрылся в низком кустарнике.
Заря пробила тучи, тусклый свет разлился по долине. Вода дошла до дома Кошана. Деревья, как облетевшие букеты, торчали из нее.
Кругом стояло постепенно убывающее озеро. Поле под лачугой было затоплено. Мимо дома Продара с шумом бежала вода. В стене, обращенной к потоку, зияла огромная брешь, через которую видна была внутренность дома…
Милка
— Папа, папа! — Мальчик протянул ручонки и запрыгал.
— Где? — спросила Милка, на мгновенье поверив, что ребенок и вправду видит отца.
Но его не было. Дом Кошана одиноко стоял над озером. Перед домом показалась женщина и сразу же исчезла. «Мать», — вздохнула Милка. Она все стояла с ребенком на руках, ожидая, что вот-вот из дому выйдет Петер и помашет им рукой, давая знать, что он жив и здоров.
Милка стояла долго-долго; может быть, это были первые минуты чистой любви к Петеру.
Она ждала долго, так долго, что уже начали спускаться сумерки…
В душе моей, как на фотографии, остро запечатлелась картина: на телеге лежит труп утопленника, волосы липнут к старой ране, на груди свежий темный шрам; телега повернута в противоположную от его дома сторону…
Перевод И. Макаровской.
Сундук с серебром
Ерамов дом стоит на отшибе у подножия Плешеца, точнее, его отрога, протянувшегося к югу и носящего название Слеме. Дом повернут к солнцу, и из его окон видна гора Худи Верх и деревня Новины — разбросанная по склонам, спускающимся к месту слияния двух речек.
Повыше дома — покатый луг, осеняемый густыми деревьями. Над лугом вздымается, царя над долиной, гряда обрывистых скал, по которой карабкаются вверх плети ломоноса и торчат из расселин редкие кусты. Наверху гряды — лес. Дом стоит на уступе, по обеим его сторонам тянутся вниз, к долине, ряды фруктовых деревьев. Тут груши трех сортов — зимняя, бутылочная и кривуля, из яблонь — ранеты, реже попадаются сливы и всего несколько вишен и черешен. Старые, замшелые деревья противоборствуют грозам и бурям, засыхают, дают новую поросль. Сад окаймляют сбегающие с горы ручьи, пересыхающие летом, но бешеные и полноводные во время весенних и осенних дождей.
Ниже дома лежит под солнцем поле, на которое из хлева стекает навозная жижа. И какого только добра не родит оно с весны до осени! Кукуруза и картофель, фасоль, свекла и морковь. Родит все лето, пока не выпадет снег.
Слева от дома — тропа в Новины, такая узенькая, что проехать по ней может только ручная тачка. Тропа бежит вдоль старого, поросшего мхом русла речки, потом по ущелью, вязнет в зеленом болоте и, извиваясь между деревьями, пересекает лес. Из леса спускается на поляну, на солнечный луг, и вот вокруг уже возделанная земля с огородами и полосками полей. Тропа перебегает через речку Брзицу по узеньким мосткам, которые положены на высокие каменные опоры, чтобы их не унесло паводком. На той стороне весь склон холма, спускающийся к реке, занят пастбищем. Здесь тропа расширяется в проселок, ведущий к деревне.