Сундук с серебром
Шрифт:
Картина предстоящей жизни, которая возникла перед Марьянцей, была еще более заманчивой, чем Тоне старался ее изобразить.
— А что до платы, — доносились до нее его слова, — то я положу столько же, сколько тебе давали в Планине.
Девушка, не отвечая, ускорила шаг, так что Тоне с трудом поспевал за ней.
— Так пойдешь? — нетерпеливо спросил он.
— Обожди малость, — сказала она.
Казалось, Марьянца колеблется, однако про себя она уже все решила.
Они дошли до поворота. Марьянце надо было направо, по песчаной тропке, извивавшейся между кустами лещины и ежевики. Она остановилась и, поставив ногу на камень, положила узел
Так они простояли несколько минут, глядя друг на друга. Марьянца теребила край передника, Тоне насвистывал сквозь зубы. В конце концов он поглядел на солнце и заторопился.
— Надо поспешать, — сказал он, — а то и меня ночь захватит. И скотина там одна. Если хочешь, идем со мной.
Марьянца надела свой узел на руку и молча двинулась за ним. Всю дорогу до мельницы они не перемолвились ни словом.
К ночи они пришли домой. Дорогой, когда Тоне, забрав на мельнице муку, присел отдохнуть, она взяла у него корзину, закинула за спину и понесла. Он шел следом, слушал, как скрипят на ней заплечные ремни, и довольно усмехался. «С обеих сторон корзины ее видно, — думал он, — значит, на работе от нее толк будет». За этими мыслями он чуть было не забыл, что Марьянца слишком долго несет корзину. Но она не согласилась снять ее со спины и только уж дома поставила ее на лавку.
Выпрямившись, она положила свой узел на стол и осмотрелась. Хотя на дворе уже стемнело, еще можно было разглядеть пыль и мусор на полу, на подоконниках и скамьях. На лавке за дверью стояла немытая посуда, Тоне только слегка ополаскивал ее при надобности. Повсюду валялось тряпье и разный инструмент.
— Поможешь мне? — спросил Тоне, прислушиваясь к мычанию скотины в хлеву.
В тот же вечер Марьянца взялась за работу. Дала корму скоту, подоила корову, принесла дров и воды, вымыла посуду и приготовила ужин.
— Кто будет молитву читать? — спросила Марьянца, убрав со стола.
Тоне в последнее время совсем отвык молиться. Наработавшись за день, он, едва начав «Отче наш», уже задремывал и, наспех перекрестившись, лез на печь.
— Читай ты, — сказал он.
Стоя на коленях у окна, они долго читали нараспев молитвы, глядя на тени голых деревьев, кланявшихся ветру.
— Может, это слишком долго? — спросила девушка, кончив молитву.
— Ничего, ничего, — ответил Тоне и замолчал, оглядывая комнату и раздумывая о чем-то.
Марьянца села у печки, сложила руки на коленях и задремала. Заметив это, Тоне спохватился.
— Тебе надо лечь, — сказал он. — Спать будешь тут, в горнице, на кровати. Возьми-ка вот этот сенник и идем со мной!
Они поднялись с лампой на чердак и набили сенник припасенной там соломой. Потом Тоне достал из сундука чистые простыни и одеяло для Марьянцы.
— А ты где будешь спать? — спросила она.
— Да уж устроюсь как-нибудь, — протянул он.
Тоне вышел во двор, заглянул в хлев. Все было в порядке. Когда он через несколько минут вернулся в дом, Марьянца уже была в постели. Не глядя на нее, как будто стесняясь, он влез на печь и пробормотал:
— Погреюсь немножко.
Тоне прислонился к стене, стараясь не заснуть. Тепло разливалось по всему телу, убаюкивало, голова клонилась на грудь. Он
Открыв утром глаза, он сам удивился своему поступку. Но, уверенный, что ни к чему плохому это не приведет и что Марьянца не придает соседству с хозяином никакого значения, он решил, что так и будет спать на печке.
Марьянца уже стояла в сенях перед очагом, в котором плясал огонь. Увидев Тоне, она приветливо улыбнулась. На душе у него стало хорошо и как-то празднично. Он ощутил благотворную близость живой души, избавлявшую его от гнетущего чувства одиночества, и дело было не только в том, что Марьянца взяла на себя половину работы, но и в чем-то другом, неизъяснимом, веявшем от нее; в чем-то таком, что наполняло его и довольством и боязнью.
Девушка была послушна и предана своему хозяину. Мало-помалу они так привыкли друг к другу, точно были знакомы не несколько недель, а годы и годы. Жизнь в доме пошла мирно и размеренно. Хозяин и работница поделили между собой обязанности и неукоснительно выполняли их каждый день. В доме и на усадьбе, в хлеву и на гумне, пожалуй, еще никогда не было такого порядка. Марьянца и правда оказалась не из проворных, но зато работала не покладая рук с утра до вечера, и ее усердие приносило ощутимые плоды. Днем они разговаривали мало, за ужином перекидывались только несколькими словами, а смеялись совсем редко.
По воскресеньям они запирали дом и отправлялись в церковь. К церкви Тоне и Марьянца подходили порознь, чтобы не дать повода для сплетен.
А люди все-таки исподтишка переглядывались.
— Вон Ерамова работница идет. И откуда он ее выкопал?
— Это Осойникова дочка. Может, женится на ней.
— Хм. Уж очень она издалека.
— А на ближней жениться — кумовьев брать издалека.
Ерам не слышал этих слов, но читал их во взглядах соседей. Жениться он не думал. Правда, теперь, когда в доме жила Марьянца, мысль о женщине возникала у него чаще, чем когда-либо прежде. Но плотскому желанию он давал такого щелчка, что оно отступало и не решалось приблизиться к нему. Он был вполне доволен жизнью и думал о том, как в конце года заглянет в сундук, отсчитает Марьянце заработанные ею деньги и попросит ее остаться на следующий срок. И так пойдет год за годом. О том, что будет после его смерти с домом, он не задумывался.
Время от времени кто-нибудь из соседей, приходивших помочь в горячее время, говорил ему:
— Женись, Тоне, женись! Или так до самой смерти холостяком и проживешь?
— А ты знаешь невесту подходящую?
— Да ведь она у тебя в доме, хоть сейчас под венец. Жена даром работать будет, а работнице платить надо.
Эти советы вызывали в Тоне раздражение и замешательство.
— Что ты несешь? — обрывал он непрошеного советчика. А сам при этом каждый раз оглядывался на Марьянцу, которая с удовольствием прислушивалась к подобным разговорам, улыбалась тайком и делала вид, будто ничего не замечает.
В сочельник потеплело, после дождя небо прояснилось, солнце начало так пригревать, что Тоне ходил вокруг дома без куртки. В конце недели он посмотрел на вершину Плешеца и долго не отрывал от нее глаз.
— Снег пойдет, и не на шутку, — сказал он Марьянце. — И мороз такой завернет, что хоть три куртки надевай.
И правда, через два дня пошел снег, тяжелыми хлопьями ложившийся на бурую землю, на ветки деревьев, на крыши. Снег валил так густо, что в нескольких саженях от дома ничего не было видно. Снегопад не прекращался целые сутки.