Супердвое: убойный фактор
Шрифт:
Зачем поднял кулак?! Зачем дал клятву, ведь меня никто не принуждал. Кто заставил тебя прикинуться красным? Женевский полицейский?! Разве он требовал от тебя спасти свою жизнь обещаниями содействовать следствию? Он всего-навсего учуял в тебе германского шпиона, а ты сдрейфил.
Все-таки мы, немцы, неистребимый по части исполнения долга народ. Мы, русские, в это смысле куда грубее и своевольнее. Если что-то вбили себе в голову — например, насчет клятвы полицейскому, — этот бред не вышибить.
Я
Хотелось завыть, но в Женеве это выглядело бы по меньшей мере странно. Этот город, являвшийся невероятным результатом человеческих усилий, предстал передо мной как образец наимудрейшей красоты, средоточие спокойствия, незамутненности и удивительного сочувствия к каждому, кто пытается сделать выбор. Даже название площади — «Place Bon Air», по-нашему — «Свежего воздух», или площадь Свежака — внушало поддержку.
Издали послышался бой курантов.
Полдень.
Я попытался взять себя в руки. Простейшая мысль, которую вколачивал в нас Трущев, внезапно обрела живую плоть.
«Каждый, — убеждал нас этот отъявленный энкаведешник, — кто решит прибегнуть к согласию, обязан заранее определиться, чем он готов пожертвовать, приглашая другого на танец. Потому что согласия без уступок не бывает. Усек?»
Чем я могу пожертвовать?
Памятью об отце? Он не согласовывал со мной свой выбор, по этому пункту я могу считать себя свободным. Как, впрочем, и с обязательствами перед Германией, гнусно поступившей с Шеелем, вернувшимся из страны врагов.
Тамара? Здесь труднее. И дело вовсе не в женщине, не в ее дурманных, до покалывания в кончиках пальцев, прелестях! Хотя именно эта дрожь придавала мне силы выстоять на зоне. Как я мечтал добраться до них!.. Что это, любовь? Не знаю. Как утверждал Hans im Gl"uck, русские как низшая раса придумали любовь, чтобы не платить. Все равно, мне трудно вычеркнуть из памяти все, что было. Особенно Петьку. Он ведь так или иначе является наследником рода Шеелей. Будет ли у меня другой наследник — большой вопрос.
Впрочем, закорючка вовсе не в романтических воздыханиях. Даже не в Тамаре и Петьке. Дело во мне. Неужели я потная сука? Неужели тварь дрожащая? О каких космических полетах может идти речь, когда Тамара воюет? Я не вправе бросить ее в таком жестоком деле. Не мог я также сознательно запихнуть в детский дом влезавшего на меня пацана и кричавшего от радости: «Ур-ра! Дядя папа приехал!»
Следующий пункт — названный братец. Казалось бы, сам Господь велел мне сдать этого напыщенного фанатика.
Но!..
Оказавшись в полиции, я должен напрочь забыть о нем. Только заикнись, и моя песенка будет спета. Уже не Трущева, а меня, глупенького,
Мне это надо?
Если не упомяну, гномы из Бюпо так отделают меня за нелегальный переход границы, что вряд ли мне потом понадобятся мои миллионы.
Итак, со мной было все ясно, оставалось выяснить, чем жертвует Трущев?
Это был легкий вопрос. Трущев жертвует жизнью. Стоит капитану ГБ, да еще работнику Центрального аппарата, оказаться в руках гестапо, с него кожу живьем сдерут.
Да, красные — злы. Они еще те идеологи, но без их поддержки мне просто-напросто не выбраться из Женевы. Тем более, выжить в этом прекраснейшем из миров.
На скамейку подсел Трущев. Достал сигарету из портсигара, по привычке обращения с «Беломором» постучал по крышке.
Я напомнил специалисту из НКВД.
— Николай Михайлович, здесь нет папирос. В Европе табачной головкой в крышку портсигара не тычут. Здесь табак разминают пальцами.
Он не ответил, но выколачивать и тем более ломать под мундштук табачную начинку перестал.
Закурил, высказал отношение к пейзажу — хорошо-о, черт побери! — затем поинтересовался.
— Что у полицейского спросил?
— Дорогу до участка.
— А что же не дошел?
— Все-то вам надо знать!
— А как же! — искренне удивился Трущев.
— Полицейский обратил на меня внимание. Я решил проявить инициативу. Помните, ваш шеф предупреждал — разведчика красит инициатива.
— Логично, — согласился Трущев. — Я не догадался.
— А если бы догадались, открыли стрельбу?
— Зачем. У меня с собой портсигар. Ходить с оружием по городу лишний риск. Местные все злые. Виду не показывают, а сами трясутся от страха. Ждут, когда Гитлер к ним нагрянет. [43]
— А когда он к ним нагрянет?
43
Оккупация Швейцарии планировалась в рамках операция «Танненбаум» («Елка»), намеченной сразу после взятия Сталинграда.
— А ты не догадываешься?
— Как считаете, Николай Михайлович, они будут защищаться?
— Эти будут, — убежденно ответил энкаведешник. — Банкиры не сдрейфят. Они призыв объявили, четыреста тысяч под ружье поставили, все перевалы перекрыли. Им есть что защищать.
— Я тоже так думаю.
— Тогда потопали домой. Засиживаться ни к чему. Нам тоже есть что защищать.
— А потопали.
— Справился с искушением?
— А справился.
— Будем работать?
— А попробуем…»