Супердвое. Версия Шееля

Ишков Михаил Никитич

Еско согласился с ним. Я знаю, для него это было очень трудное решение. Полагаю, он отлично сознавал степень угрозы, которая могла исходить от Ротте, однако тащить за собой супругу в коммунистический рай представлялось ему куда более страшным делом. Ночью он предупредил меня – в качестве заложницы я представляю собой лакомый кусочек для НКВД.

К тому же Nikolaus Michailovitsch пообещал взять меня под защиту».

* * *

Я несколько раз перечитал письмо.

Задала мне задачку, эта самая нестареющая и улыбчивая из всех нестареющих и улыбчивых

баронесс. Помнится, я вообразил ее ходячим воплощением истории. Эта игра казалось мне забавной и, тем не менее, что я мог ответить истории?

Разве что написанием этих согласованных со своими героями, с прошедшим временем, с духом прошедших времен, мемуаров? Разве не в честь потомку исполнить долг перед павшими предками, чьими телами был выстлан путь к победе, тем более, если это желание идет от сердца, а не от каких-то надуманных «измов». Чем глубже я погружался в былое, тем чаще меня посещало убеждение в необходимости художественного подтверждения важности сохранения своего «Аненэрбе».

Глава 5

Из воспоминаний Н. М. Трущева:

« …дела закрутились в ту самую минуту, когда в Бранденбурге (по–видимому это случилось летом сорок седьмого, дату желательно уточнить у Оборотня – Н. М. Трущев), в бирштубе на Kleine Gartenstrasse, расположенной неподалеку от развалин главного железнодорожного вокзала, к нам подсел невысокого роста, курносый неунываха–инвалид, каким всегда был обер–гренадер и красный партизан, Густав Крайзе.

Он нисколько не постарел, не размяк. На нем был поношенный костюм, белая рубашка, галстук. Казалось, испытание войной никак не подействовало на него, как впрочем и на сам город – гнездо германского милитаризма и одновременно удивительный памятник романтической эпохи».

« …Вот о чем не забудь упомянуть, соавтор, – с каждым новым днем нам с Шеелем становилось легче общаться друг с другом. Отступала настороженность, не покидавшая меня с того момента, когда я в первый раз приблизился к отщепенцу. Со своей стороны Алекс–Еско тоже постепенно приходил в себя. Прежний страх и отчаяние, которые он испытал в дюссельдорфской забегаловке, сменился ожиданием не самого худшего будущего, которое ожидало его от восстановления прежней дружбы с Москвой».

« …«измы», дружище, тают в пути. Зафиксируй эту максиму в своем тексте …»

« …факт, что Алекс–Еско не очень-то доверял мне. Перед тем, как на берлинском вокзале Цоо мы купили проездные билеты и по городской железной дороге пересекли Шпрее, на участке между вокзалами Лертербанхоф и на Фридрихштрассе, являвшейся секторальной границей, – он заметно поеживался.».

« …Что более всего удивляет в человеке, соавтор, это привычка не верить своим глазам и до самой крайности держаться за какую-нибудь гнилую идейку из разряда ожидания неизбежных подло стейот большевиков. Якобы они рано или поздно расправятся со всяким, кто посмеет укрыться от их грозного ока.

До

самого последнего момента Алекс не исключал подвоха с моей стороны. Возможно, поездка в Бранденбург является хитроумной ловушкой, в которую он по собственной глупости, позволил себя заманить? Стоит только спуститься с перрона на Фридрихштрассе, как к нему тут же со всех сторон сбегутся мордовороты из МГБ, второпях зачитают приговор и тут же пригласят на казнь. Такие настроения наглядно демонстрировали слабину, которую Шеель позволил себе с окончанием войны.

Расслабуха, парень, поджидает всякого, кто теряет вкус к воспитательной…»

Далее Трущева опять занесло на проторенную колею. Я решительно вычеркнул эти рассуждения.

«Со своей стороны, соавтор, я считаю потерю оперативной формы сущим пустяком по сравнению с согласием каждого честного труженика потрудиться на благо мира во всем мире».

« …отпустило Алекса не сразу. Даже после посещения одного закрытого для посторонних учреждения в Восточном Берлине, где нам выдали новые документы, он не позволил себе расслабиться. Романтические бредни – как-то надежда спрятаться в каком-нибудь укромном уголке африканских саван или обрести покой в буржуазном южноамериканском раю, – цепко держали его. Всякого рода империалистические голоса продолжали взывать к нему из-за горизонта.

Проснулся он только в Бранденбурге и то не до конца.

В городе было мало разрушений, разве что местный вокзал был выбомблен до основания. За ним, по ту сторону лугов возвышался древний собор красного кирпича. На стенах домов были видны отметины от пуль и редкие пробоины от снарядов. Особенно досталось сторожевой башни на въезде в Старый город, по местному Альтштадт. Средневековый бург одарил нас с Еско отличной возможностью познакомиться с повседневной жизнью послевоенного провинциального немецкого городка, оказавшегося в руках красных оккупантов.

С первого взгляда было заметно – жизнь налаживалась. Это был факт, от него никуда не спрячешься. В городе не осталось и следа той напряженности, которая царила в Германии в первые дни прихода большевистских варваров. Не буду утверждать, что немцы подняли головы, но уже и не опускали их при виде собравшихся возле комендатуры, гогочущих русских офицеров, обучавших езде на велосипеде какого-то нарядного и здоровенного летчика со звездой Героя на груди.

Алекс ухмыльнулся, когда летчик признался – он, крестьянский парень, попавший в летную школу прямо из глухих сибирских краев, никогда не видал такое средство передвижения как велосипед.

Он даже не слыхал о нем!

– …на самолете летать научился. Здесь только сел за руль автомобиля, сразу сообразил где газ, а где тормоз. Сразу поехал, а этого верблюда, – он указал на таинственный двухколесный агрегат, – никак не могу оседлать.

— Как это по–русски! – пробормотал барон. – Как это по–нашему. Помню Фельдман долго не мог поверить, что ракета движется в безвоздушном пространстве. Что такое безвоздушное пространство? Что такое свободная среда? Почему там нет воздуха?..»