Супермен (сборник)

Шоу Ирвин

Комар выругался и нагнувшись, поднял их.

Он распечатал один из конвертов, с почтовым штемпелем Милуоки, и прочел:

«Дорогой муж!

Я тебе столько раз писала, а ответа не получила, не знаю, может, они не дошли; вот я и пишу опять: может, ты это письмо получишь и ответишь. Не хочется тебе надоедать своими неприятностями, да я бы и не стала, если бы не ребенок; я даже не прошу, чтобы ты мне писал, пришли только немножко денег, я не для себя прошу, а для девочки, она с августа месяца хворает, доктор говорит, она долго не проживет, если я не буду ее кормить как следует, а откуда же мне взять? Лу целый год без работы, а что я зарабатываю

того едва хватает на квартиру. Я у тебя не прошу лишнего, верни только, если можешь, те деньги, что я дала тебе взаймы; по-моему, ты брал тридцать шесть долларов. Постарайся как-нибудь выслать, это мне будет помощь, а если не можешь прислать все, то хоть что-нибудь.

Твоя жена Эмма».

Комар изорвал письмо в клочки и разбросал их по полу

— Денег, денег, денег! — сказал он. — Что у меня, банк, что ли? Должно быть, и старуха о том же.

Он распечатал письмо матери:

«Дорогой Майкл, Конни велел мне написать тебе письмо и сказать, чтобы ты побил голландца, он думает, что ты его побьешь и тогда нам про это напишешь, а я так думаю, что тебе писать некогда, а то бы ты давно прислал нам весточку. Напиши нам хоть строчку-другую, сынок. Для Конни это лучше целой бочки лекарства. Если бы ты мне послал сколько-нибудь денег, я бы как-нибудь свела концы с концами, ну а если не можешь, пришли хоть письмо, выбери минутку, строчки хоть две, и то Конни будет рад. Подумай, сынок, он вот уже больше трех лет не встает с постели. Конни желает тебе удачи.

Твоя мать Элен Ф. Келли».

— Так я и думал, — сказал Комар. — Все они на один лад.

Третье письмо было из Нью-Йорка. Вот оно:

«Котик, это письмо последнее, которое ты от меня получишь перед тем, как станешь чемпионом. В субботу я пошлю тебе телеграмму, только в телеграмме, конечно, столько не скажешь, сколько в письме, и я пишу тебе, чтобы ты знал, что я о тебе все время думаю и молюсь о твоей удаче.

Вздуй его, котик, хорошенько, не жалей его и сейчас же после матча телеграфируй мне о победе. Двинь его хорошенько левой по носу, не бойся испортить ему красоту, все равно он хуже не станет. Но пусть он только посмеет изуродовать прелестную мордашку моего котика! Ты ведь не дашься ему — правда, котик?

Я бы все на свете отдала, чтобы быть там и все видеть, только ты, наверное, больше любишь своего Гэйли, чем меня, а то бы не позволил ему держать меня, как в тюрьме. А когда ты станешь чемпионом, котик, мы будем делать, что захотим, и пошлем твоего Гэйли ко всем чертям.

Ну, котик, в субботу я пошлю тебе телеграмму; совсем забыла тебе сказать, что мне опять нужны деньги, долларов хоть двести, ты их вышли телеграфом, как только получишь это письмо. Ты ведь пришлешь — правда, котик?

В субботу я пошлю тебе телеграмму; помни, котик, что я ставлю на тебя. Ну, прощай, дорогой, желаю удачи.

Грэйс».

— Все они на один лад, — сказал Комар. — Денег, денег, денег.

Из соседней комнаты вышел Том Гэйли, весь сияющий после омовения.

— Я думал, ты спишь, — сказал он.

— Да вот собираюсь, — ответил Комар, расшнуровывая оранжевые ботинки.

— Я разбужу тебя в шесть, ты пообедаешь здесь, чтоб к тебе никто не приставал. А я спущусь вниз и раздам ребятам билеты.

— От Гольдберга что-нибудь было? — спросил Комар.

— Разве я тебе не говорил? Он согласен: пятнадцать недель по пятьсот,

если ты победишь. И он дает гарантию на двенадцать тысяч с правом выступать в Нью-Йорке или Милуоки.

— А с кем?

— Со всяким, кого против тебя поставят. Тебе ведь это все равно?

— Ну еще бы. Я кого угодно под орех разделаю. Да, послушай, переведи телеграфом двести долларов для Грэйс. Отправь немедленно на нью-йоркский адрес.

— Как двести? Ты только что послал ей триста в воскресенье.

— Ну и послал, а тебе какое дело?

— Ладно, ладно. Успокойся. Еще что-нибудь нужно?

— Больше ничего, — сказал Комар и повалился на кровать.

— И, пожалуйста, чтобы с этим было покончено до моего возвращения, — сказала Грэйс, вставая из-за столика. — Ты ведь меня не подведешь, правда, котик?

— Можешь быть спокойна, — ответил Комар. — Постарайся не тратить лишнего.

Грэйс улыбнулась ему на прощанье и вышла из кафе. Комар дочитывал газету, прихлебывая кофе.

Они были в Чикаго; подходила к концу первая неделя выступлений Келли в варьете. Он приехал на север пожинать плоды своей славной победы над голландцем. Две недели он посвятил разучиванию своего номера, который заключался в демонстрировании могучей мускулатуры и в десятиминутном монологе, восхваляющем достоинства Комара Келли.

И теперь дважды в день публика валом валила в Мэдисон-театр.

Позавтракав и дочитав газету, Комар бодрым шагом вышел в вестибюль и спросил ключ от номера. Затем он поманил к себе мальчика-коридорного, который давно уже рвался услужить великому боксеру.

— Найди-ка Гэйли, Томми Гэйли, — сказал Комар. — Скажи ему, чтоб зашел ко мне в номер.

— Слушаю, сэр, слушаю, мистер Келли, — ответил коридорный и помчался по лестнице, стремясь побить все известные рекорды усердия.

Комар глядел в окно на пейзаж, открывавшийся с седьмого этажа, когда Томми явился на его зов.

— В чем дело? — осведомился менеджер.

Комар ответил не сразу.

— Гэйли, — сказал он, — двадцать пять процентов — это большие деньги.

— По-моему, я их честно заработал, — сказал Томми.

— Не знаю. Не знаю, заработал ли ты их.

— Ах, вот что, — сказал Томми. — Признаюсь, не ожидал. Я думал, ты доволен нашими расчетами. Я, конечно, никому не навязываюсь, но не знаю, найдется ли на свете человек, который сделал бы для тебя столько, сколько я.

— Это все верно, — согласился чемпион. — В Филли ты много для меня делал. И получил за это хорошие денежки, верно?

— Я и не жалуюсь. Но большие деньги у нас только впереди. Если бы не я, Комар, тебе этих денег никогда не видать бы как ушей своих.

— Это еще как сказать, — заметил Комар. — Кто двинул голландца в челюсть, ты или я?

— Да, только без меня ты не попал бы на ринг в паре с голландцем.

— Ну, это к делу не относится. Суть в том, что теперь ты двадцати пяти процентов не стоишь, так что все равно, что там раньше было, год или два назад.

— Вот как? — сказал Томми. — А по-моему, далеко не все равно.

— А по-моему, все равно, и разговаривать больше не о чем.

— Послушай, Комар, — сказал Томми, — по-моему, я тебя не обижал, а если, по-твоему, выходит не так, скажи, сколько ты хочешь. Я не желаю, чтобы меня считали кровопийцей. Давай ближе к делу. Хочешь, подпишем договор? Какая же будет твоя цена?

— Никакой цены я не назначал, — ответил Комар. — Сказал только, что двадцать пять процентов многовато будет. А сколько ты сам считаешь?

— Как тебе покажется двадцать?

— И двадцати много, — ответил Келли.