Супермен (сборник)
Шрифт:
Юному Джеймсу выпало играть белыми, и он разыграл дебют Макса Ланге, стремительное открытое нападение в центре доски. Было очевидно, что он рвется к немедленной победе и, если атака не удастся, готов принять невыгодную позицию.
Бэрон сопротивлялся традиционными маневрами, решительно сражаясь за те поля, откуда его основные силы, тщательно укрытые за линией обороны, могли развернуть наступление на позиции противника. Оба игрока немного волновались. Есть что-то в шахматах особое — подумал Бэрон, — про них не скажешь: «Это всего лишь игра». Наоборот, судя по тому, как люди играют в шахматы, это типичная агрессивная борьба за превосходство. Это в миниатюре — сама жизнь, с иллюзией власти над жизнью; у недалеких людей подобное суждение вызывает смех, но не случайно
Когда они в начале эндшпиля разменяли ферзей, у Джеймса было одной пешкой меньше, но зато составилась более выгодная позиция для немедленного нападения.
— Вы прекрасно играете, сэр, — с уважением сказал он Бэрону; тот кивнул и улыбнулся. Он видел, что ситуация стала критической. Если Ричард Джеймс в совершенстве владеет теорией, то партию он по существу уже выиграл. С другой стороны, он волнуется, чуть ли не трепещет от жажды успеха. Если воспользоваться его волнением должным образом, да хоть бы и не должным, лишь бы воспользоваться… Фрэнсис Бэрон сожалел, что позволил втянуть себя в это состязание. Молодой человек явится на турнир, узнает своего вагонного соперника, это неизбежно получит огласку. Он представил себе кривую сардоническую усмешку Савара; да и не только Савара. Гроссмейстеры недолюбливали Бэрона; их раздражала его молодость и, вероятно, его манера игры. То-то посмеются они над этой историей.
Внезапно он произнес:
— Простите, я не назвал вам своего настоящего имени. — Как бы извиняясь, он улыбнулся и протянул руку. — Я Фрэнсис Бэрон.
Внешне все было прилично. Для молодого человека даже лестно. Раскрыв себя, маэстро словно признавал в нем достойного противника. И Ричард Джеймс отчаянно старался именно так и принять это признание. Но теперь слишком многое было поставлено на карту. Теперь он не просто играл партию в шахматы. Теперь он играл против самого Фрэнсиса Бэрона, и у него был шанс победить. Он покраснел и, запинаясь, сказал:
— Надеюсь, вы не сочли это дерзостью — насчет Оримунда, я имею в виду. Я понятия не имел…
— Конечно, нет, — Фрэнсис Бэрон улыбнулся. — Оримунд играет по-своему, я по-своему. Ваш ход, мистер Джеймс.
Через два хода Ричард Джеймс двинул пешку, и это стоило ему партии. После победы его именитый соперник, по-прежнему сдержанный и уверенный в себе любезно похвалил молодого человека за сильную игру.
— Боюсь, очень скоро мы увидим вас среди участников турниров, — сердечно сказал он, когда они прощались на вокзале Бэк Бэй.
— Вы очень добры. Мы с нетерпением ждем турнира, хотим посмотреть на вашу игру.
Оба понимали, что произошло. Для Бэрона победа эта была довольно легковесной, добытой с помощью трюка — из тех, когда на протяжении партии курят и пускают дым прямо в лицо сопернику (излюбленная тактика одного русского гроссмейстера), либо насвистывают или барабанят пальцами по столу. А что хуже всего — он не знал, сумел ли бы он выиграть без такого приема.
А Ричард Джеймс говорил жене:
— Не понимаю, почему ему вздумалось сообщать мне, кто он такой, именно в ту минуту. Все у меня шло хорошо, но тут — господи! Играть против Фрэнсиса Бэрона! У меня все из рук повалилось.
— А он как раз на это и рассчитывал, — сказала Салли. — Может, твой Фрэнсис Бэрон и великий шахматист, но, мне кажется, он отчасти еще и негодяй.
— Ну, что ты, милая, он бы меня так и так победил.
— Оставь свои «ну что ты, милая». В шахматах я не очень разбираюсь. Может, он и сумел бы разгромить тебя в пух и прах; но судя по выражению его лица в ту минуту, — а я за ним наблюдала, — он сам так вовсе не считал.
«Участники турнира, — думал Бэрон, — отмечены этакой торжественностью, возвышенной серьезностью, словно конклав кардиналов сходится для избрания нового папы; а еще, конечно, бросается в глаза ревность, напоминающая ту, с какой бейсбольная команда мальчишек выбирает себе капитана». Это был первый послевоенный турнир, и встреча отличалась
А вот наконец и Оримунд, престарелый гроссмейстер, чьи седые жесткие волосы торчат вокруг головы наподобие нимба; как всегда, в высоком белом воротничке и залоснившемся черном костюме. Оримунду уже под семьдесят — трясущиеся руки, мягкий голос и безупречные манеры; и само собой ум, должно быть, несколько утративший остроту за последние годы. Говорили, он какое-то время пробыл в концентрационном лагере, и теперь, глядя на него, Бэрону было нетрудно в это поверить. Он не помнил, чтобы старик раньше был столь же мягок и кроток. Они встретились в вестибюле гостиницы, и Оримунд, казалось, забыл свою обиду на Бэрона. Они называли друг друга, как это принято, «маэстро» и какой-то миг были почти дружелюбны.
— Эх, проходит жизнь, маэстро Бэрон, — сказал старик. — Вот и вы тоже не совсем уже юноша.
Значит, вот как оно происходит? Незаметно выползаешь из жизни, сбрасывая кожу застарелой вражды, освобождаясь от бешеной жажды успеха?
— Я рад, что вновь имею честь играть с вами, маэстро, — сказал он в ответ.
— Возможно, в последний раз, — заметил Оримунд. — Знаете, много лет назад, когда меня спросили: «Как можно тратить жизнь на шахматы?», я ответил «А как можно тратить жизнь на литературу, бизнес, живопись или что угодно?» И это был хороший, достойный ответ. Признаюсь, теперь я начинаю сомневаться, то ли я делал. Мне подарили жизнь, и что я с нею сотворил?
— Вы обессмертили свое имя, — серьезно произнес Бэрон.
— Обессмертил имя… Лучше бы умер лет десять назад, гораздо лучше. Быть может, когда-нибудь вы это поймете, маэстро.
Последнее, почувствовал Бэрон, было сказано с той знакомой, холодной, беспощадной злостью, которая, как он помнил, была свойственна прежнему Оримунду. Но Бэрон понял, что именно хотел сказать старик: лучше было умереть чемпионом мира, чем убеждаться, что слабеет твоя былая мощь и вперед выходят молодые, а у тебя уже нет сил успешно противостоять им. Лучше, чем прозябать последние годы, когда, сделав ошибку, уверен, что теряешь рассудок. То была их последняя беседа, не считая нескольких фраз за шахматной доской. Бэрон почти сердито подавил в себе жалость к престарелому гению. Чему быть, того не миновать, хватит, приказал он себе. Когда пробьет мой час, плакать в жилетку победителя я не собираюсь. Такова жизнь, и будь мы одного возраста, я бы все равно не сомневался в победе. Собственно говоря, разве он стал бы меня щадить, поменяйся мы с ним ролями? Сомневаюсь.
Турнир был не из легких. Играя партию за партией с выдающимися игроками, мало кто может выдержать такую нервную нагрузку и не сорваться, и Фрэнсис Бэрон не был исключением. Соперничество становилось все ожесточеннее, и в последних партиях первого тура приходилось играть против участников, которые, понимая, что они из турнира выбывают, сражались яростно и непредсказуемо, надеясь утешиться тем, что добьются хотя бы одной победы над вероятным чемпионом мира. Так Бэрон потерпел поражение от Язоффа и Крэнли, а Оримуид проиграл Савару и самому Бэрону.