Супермен (сборник)
Шрифт:
Спортсмены переглянулись. Холстейн, склонившись к дощатому полу, шнуровал бутсы.
— А я завтра собирался пару туфель купить, — вздохнул Ульман. — Уже, можно сказать, босиком хожу.
— Дело ваше, ребята. — Шиперс снова надел перчатки.
— А у меня сегодня свидание, — горестно сообщил Пеппи. — Девушка — пальчики оближешь. Из Гринич-Вилидж, богема. Шесть долларов придется выложить, это как минимум. Шиперс, разве можно так не думать о ближнем?
— Убытки не должны превышать прибыли, — стоял насмерть Шиперс. — Иначе всем нам крышка. Куда тут денешься?
— Ладно, — согласился Холстейн.
— Ребята, я же к вам всей душой, сами знаете, — начал юлить Шиперс. — Но ведь целый сезон из долгов вылезти не могу.
— Шиперс,
— Умники, — Шиперс усмехнулся. — Такие умники, что дальше некуда. Только не забудьте — после этого сезона будет следующий. — Он взглянул на Пеппи. — Футболисты — товар не шибко ходовой, не забудьте. Каждый год из колледжей выходят пять тысяч кобелей, умеющих хорошо отбирать мяч и шпынять его ногой. Не собираюсь я ни от кого оскорбления выслушивать.
— Вы просто сукин кот, — заключил Пеппи. — Это мое искреннее мнение. Господи, что же за холодище! — Он подошел к аптечке первой помощи и вылил на руки жидкую мазь, чтобы хоть как-то их согреть.
— Хотел вам сказать еще кое-что. — Шиперс заговорил громче, чтобы удержать их внимание. — Давайте, ребята, поиграем сегодня в открытый футбол. Раскрепоститесь, встряхнитесь. Пооригинальничайте. Поиграйте в пас.
— Кто же в такую погоду играет в пас? — возразил Холстейн. — Холодно. Руки как две деревяшки. И все поле, между прочим снегом завалено. Мяч будет скользить, будто его маслом смазали.
— Какая вам разница? — настаивал Шиперс. — Публике нравится, когда играют в пас — поиграйте в пас. И вообще, постарайтесь, поиграйте с огоньком. Ведь мы с вами профессионалы.
— В такой день я должен играть в бирюльки. — Пеппи поежился. — Мог бы сейчас спокойно сидеть у моей девушки в Гринич-Вилидж, потягивать пивко. Хоть бы этот Кракоу шмякнулся и сломал себе шею.
— У меня дурное предчувствие, — сказал Клонски. — Что-то обязательно случится с моими зубами.
— И еще, — снова вступил Шиперс. — Вышла неувязочка со шлемами. Утром здесь должны были играть любители, мы им вчера отдали шлемы, а игру из-за снегопада отменили, так что вам придется повоевать без шлемов.
— Нет, наш Шиперс все-таки молодец, — отозвался Холстейн. — Всегда все предусмотрит.
— Говорю же вам, неувязка вышла, — стал оправдываться Шиперс. — С кем не бывает? Многие вообще играют без шлемов.
— С моста тоже многие прыгают, — парировал Холстейн.
— Да какая от этого шлема польза, если на то пошло? — взвился Шиперс. — В нужный момент он все равно с головы сваливается.
— Больше никаких ценных указаний не будет? — спросил Холстейн. — Может, раз мало публики, хотите, чтобы мы вышли на поле в восьмером?
Футболисты засмеялись, а потом гуськом, друг за дружкой потянулись на поле, делая резкие движения руками, чтобы согреться на ледяном ветру, задувавшем с севера. Шиперс минуту смотрел им вслед, потом прошел в радиорубку и нажал на кнопку. Над стадионом загремел футбольный марш: «Побежали, побежали футболисты на поле», а «Красные дьяволы» Шиперса тем временем выстроились в центре поля, готовые, пусть и без шлемов, вступить в бой с сильным противником.
Стэнли Элкин (США)
Постоялец
Все умрут. Все. Но никто по-настоящему в это не верит. Люди читают газеты. Люди смотрят кинохронику. И, не останавливаясь, проезжают мимо кладбищ на окраинах городов. Думаете, это им поможет? Нет, всех ждет то же самое! Но в смерть никто не верит. Никто, кроме меня, Босуэлла. Я в нее верю. Слушайте! Джон Бергойн родился в 1722 году, а умер в 1792-м. Даты жизни Людовика XVI: 1754–1793 годы. (Как вы считаете, Людовик узнал о смерти Бергойна? А если узнал, то сказал ли он что-нибудь вроде: «Вот и помер Бергойн, старый вояка…»? Пришло ли ему в голову, что через год его самого ждет смерть?) Слушайте дальше. Вот Спенсер: 1552 (?) — 1599 гг. А вот
Еще ребенком я прочел в газете интервью с убийцей по фамилии Брэддок. Сидя в камере смертников, этот Брэддок говорил репортеру: «Когда они включат ток, то прикончат сразу целый мир. Умру не только я, но и все остальные. И надзиратель. И все заключенные. И вы тоже. Когда я умру, умрут все люди». Этот убийца верил в немыслимое короткое замыкание, которое погубит весь мир, но никак не мог поверить в свою одинокую смерть. Вам кажется, что так может думать только убийца? А ведь Брэддок по-настоящему понял, что значит быть убийцей, лишь тогда, когда включили ток. В этот момент он умертвил все человечество. И знаете, я даже думаю, что он не зажмурился перед тем, как дернули за рубильник, потому что хотел все это увидеть. Ведь даже мой отец, мой отец, когда я стал на колени перед его койкой в этой белой палате — в этой вонючей белой палате! — посмотрел на меня глазами, налитыми кровью. «Почему он сердится? — подумал я тогда. — Ведь это он на меня злится».
Но я не такой. Я помню, что должен умереть. И этим объясняется все.
Я был борцом. Атлетом. (Хотя спортивного духа я лишен начисто. Для меня подсчет очков — скука невыносимая.) Чтобы отразить атаки смерти, я укреплял свое тело. Я прятался в нем, оно было моей крепостью. Но крепость эта рухнула.
Раздевалка стала для меня родным домом, а гимнастический зал — университетом. Многие годы я расхаживал там с наигранной непринужденностью, укрывшись внутри своего лоснящегося тела; мои горячие запястья были скрыты повязками, колени перебинтованы, а мускулы мои плавно перекатывались под кожей, словно поршни какого-нибудь механизма. Я старался осторожно и планомерно развивать каждую часть своего тела. Я действовал с методичностью Администрации по развитию долины Теннесси. Ухаживал за своим торсом и членами так же торжественно, как садовник священнодействует над тепличной луковицей. Работал упорно, не размышляя, не испытывая ни печали, ни радости. Чтобы упражнять все тело, я поднимал гири — и с гордостью смотрел, как раздуваются мои мускулы, следил за их ростом, расцветом, становлением. В течение четырех лет я каждый вечер вставал на весы. В течение четырех лет я часто сидел на облупившейся скамейке в раздевалке, голый и мокрый, и вел с товарищами беседы на грубые профессиональные темы, как это принято среди атлетов, или же обсыхал — с той сосредоточенностью, с какой солдат чистит оружие.
Я готовился к схватке — схватке со смертью.
Однажды ночью я пришел в гимнастический зал. Лег на мат, укрылся волейбольными сетками и стал думать, что мне делать с моей жизнью.
Зачем, спрашивал я себя, нужна сила?
Зачем нужно дергать, толкать, поднимать, сжимать, побеждать — да, зачем побеждать?
Я отозвался на объявление, которое нашел в журнале для физкультурников. Менеджер Фрэнк Олкони из Джерси-Сити, устроитель борцовских состязаний, искал атлетов. Я послал ему два своих фото с гирями в руках — на глянцевой бумаге, девять сантиметров на одиннадцать. Он прислал мне деньги на билет. И я отправился в Джерси-Сити. Я стал борцом.