Супервольф
Шрифт:
Глава 4
Добравшись до гостиницы я двое суток, не раздеваясь, без всякого движения пролежал на кровати. Утром ко мне зашел Лазарь Семенович. Заглянул, по его словам проверить, не случилось ли чего с Мессингом? Я сказался больным и попросил не беспокоить меня. Кац молча откланялся, даже не поинтересовался, подписал ли я афишу или нет. Ему не надо было объяснять — если человек зашел в кирпичный дом с афишей, а вышел без афиши, к нему лучше не приставать с расспросами.
Я ни в коем случае не беру себя смелость обвинять кого бы то ни было, тем более запуганного и безвредного Каца в соглядатайстве
Пребывая в каталептической неподвижности, я вновь и вновь возвращался к своим безуспешным попыткам проникнуть в будущее. В который раз жизнь на очевидных примерах доказала — для того чтобы предугадать ожидаемое, вовсе не надо обладать даром ясновидца. Эта азбучная истина отравляла мне жизнь. Большего издевательства, которое позволили себе всякого рода «измы» по отношению к могущественному магу и сказочному волшебнику Мессингу, трудно было выдумать. Эти хитроумные твари подловили редчайшего в мире экстрасенса на самый примитивный крючок. Оказалось, будущее, в котором я представлялся себе успешным, с иголочки одетым господином, знатоком непознанного и мастером запредельных наук, вовсе не исключало возможности составления самого обычного мерзкого доноса.
Поддавшись душевной слабости, я подумывал — кого я покрываю! В самом деле — ну, кого я покрываю?! В своем отчете я изложу правду, одну только правду, и не моя вина, что мои попутчики захлебнутся собственной кровью. Не собираюсь же я и в самом деле закрывать глаза на происки врагов Советской власти, спасавшей беднягу-шнорера на берегу Волги?! Мне было не жаль Климеца и Рудницкого, но как быть с Поплавским? Маленькая подленькая «изворотливость» подсказала — его можно выгородить. Выгораживай его! Мол, он как верный союзник встал на сторону настоящего советского патриота. Можно также отметить в отчете, что господа офицеры резко критиковали предателя Власова. Высказали исторически верные оценки в отношении злейшего врага Советской власти, маршала Пилсудского.
Собственная дурь вконец извела меня.
Хотелось выть.
Я, пребывая в каталептическом состоянии, прослезился.
Нужен им в кирпичном доме Власов, тем более Пилсудский! Пусть о них болит голова у сотрудников центрального аппарата. У них своих забот хватает. Самым важным заданием, поставленным руководством НКВД перед узбекским наркоматом как самым сильным в Средней Азии, считалась работа с армией Андерса. Из Москвы предупредили — не вздумайте рубить с плеча. В этом деле нужна особая деликатность, а то мы вас знаем. Схв'aтите какого-нибудь высокопоставленного контрика, шлепнете под горячую руку, а генерал Андерс в Москве на встрече со Сталиным или, что еще хуже, с Черчиллем, такую антимонию разведет, что хоть святых выноси. Вы тогда отправкой на фронт не отделаетесь.
Местные чекисты
Руководитель республиканского наркомата внутренних дел Гобулов Амаяк Захарович (будем и в дальнейшем называть его так) схватился за голову — работы по горло, кадры малограмотные, исполнители тупые. Как тут не ошибиться?! Ошибешься, и Москва тут же спросит — вы куда смотрели, свиные рыла? Тут еще присланный из Новосибирска хваленый внештатный сотрудник принялся нос воротить. Какие отличные характеристики давали этому чистоплюю — он и то, он и се…
Ну, решили в кирпичном доме, эту размазню быстро призовем к порядку, а вот как быть с поляками? Хоть гевалт кричи.
В ночной тиши, под зуденье местного комариного племени мне открылась простенькая истина — безумцев лечат, а дураков калечат. В этой народной мудрости таилось куда больше смысла, чем во всех вечных истинах. Я лежал и прикидывал, как совместить ближайшее будущее с возможностью и в дальнейшем жить и трудится по коммунистически — то есть хорошо питаться, сохранить здоровье, иметь успех у публики. Проблема не из простых, пусть даже Мессинг и отличался абсолютной невосприимчивостью к боли.
Трудные задачки порой подкидывает жизнь.
Я прикидывал — как бы мне впасть в такую каталепсию, чтобы отделаться легкими ушибами, максимум, сломанными руками и ногами. В этом случае можно будет говорить о чуде, а также о победе духа над материей или познанного над непознанным.
Осознание поджидавшего меня ближайшего будущего, в общем, соответствовало историческому ходу событий, так как через три дня меня внезапно по телефону вызвали из номера. Я спустился вниз, вышел из гостиницы, где двое дюжих военных резво подхватили Мессинга под руки и попытались посадить в автомобиль.
Сразу не получилось.
Я и не думал сопротивляться, просто споткнулся о невероятно высокую подножку «эмки». Тогда один из вояк коленом так наподдал мне, что я влетел в салон, как влетает в камеру строптивый заключенный.
В кирпичном доме офицеры, сопровождавшие меня в машине, завели в комнату, где, кроме массивного стола и табуретки на толстых ножках с дырочкой посередине, никакой другой мебели не было. Один из них вышел, другой назвался младшим лейтенантом Гнилощукиным. Он, оказывается, еще вчера ждал меня, а я, оказывается, прихворнул. Гнилощукин пообещал вылечить меня от всяких недугов. Он взял стоявшую в углу тяжелую, обитую металлическими полосками палку и поинтересовался.
— Ну что, морда контрреволюционная, будешь нос воротить? — затем ударил палкой по столу.
Стол загудел, заходил ходуном. Гнилощукин показал мне палку и спросил.
— Знаешь, что это?
Я отрицательно покачал головой.
— Это бита для игры в городки. У нас в управлении я чемпион, — похвалился Гнилощукин.
Но беседовать мы начали вовсе не о городках. Гнилощукин потребовал немыслимое — выложить все, до последней капельки! И не тянуть с раскаянием, а то я тебя, поганая морда, оставлю без яиц.