Супружеское ложе
Шрифт:
– Я тоже любил тебя, – грустно усмехнулся Хэм-монд, – но мне это не помогло.
– Да, но сделал предложение он.
Констанс снова улыбнулась сквозь слезы.
– Кроме того, ты никогда не любил меня, Джон. То есть не любил по-настоящему.
Джон ошеломленно смотрел на нее, не веря собственным ушам.
– О чем ты? Знала бы ты, что творилось со мной, когда я той осенью вернулся из Европы и узнал, что Перси похитил твое сердце. Не помню, как я пережил вашу свадьбу.
– Вздор, – покачала головой Констанс. – Всему причиной твоя
– Что именно?
– Никогда не творил глупостей ради меня.
Джои недоуменно заморгал, пытаясь понять, что имеет в виду Констанс.
– Ну… – протянул он, наконец, – я писал тебе скверные стихи. Неужели это не считается?
– Стихи? – изумленно переспросила она. – Когда?
– В Кембридже. Я тебе так и не показал ни одного.
– Совершенно верно. Именно об этом я и говорила. Прочитай ты мне хотя бы одно, все могло бы сложиться иначе, потому что я была безумно в тебя влюблена.
– Влюблена? – растерялся он.
– Именно. Но я знала, что ты не любишь меня по-настоящему. И когда ты уехал в большое путешествие по Европе, сумела совладать с собой.
– С помощью Перси.
Теперь он мог легко говорить об этом, потому что больше не ощущал горечи. Слишком много лет прошло с тех пор.
– Он любил меня, Джон.
– Знаю.
Он оглянулся, посмотрел на заложенный камнем тайник и представил выражение лица Перси, когда тот нашел сорочку Констанс.
– Он всегда любил тебя, Конни. Как я сказал, ты поступила очень разумно, выбрав его.
– А он, в свою очередь, выбрал самое неподходящее место для того, чтобы сделать предложение. На майском празднике, в присутствии лорда и леди Монкриф, мисс Дансонс, викария и бог знает еще кого. Перед всеми этими людьми на рыночной площади! Встал на колени, признался в вечной и страстной любви и заверил, что, если я не выйду за него и не сделаю самым счастливым на свете человеком, он застрелится, покончит с собой прямо здесь и сейчас.
– Наш Перси? – с сомнением переспросил Джон.
– Да. Наш рассудительный, здравомыслящий, спокойный, правильный Перси. Ни одна женщина не смогла бы устоять против подобного предложения. Я и не устояла.
Джон попытался представить Перси, стоящего на коленях посреди площади и сыплющего признаниями в любви и угрозами покончить с собой, но это ему не удалось. Сам он не смог бы так поступить даже ради того, чтобы завоевать Констанс.
– Он сделал меня счастливой, Джон. Такой счастливой!
– Я рад, Конни, – вырвалось у него. – Вы двое были единственными людьми на земле, которым я небезразличен.
– А как насчет твоей жены? – тихо спросила она, и Джон вздрогнул,
Он не хотел говорить о Виоле ни с кем, особенно с Конни. Особенно сегодня. Он открыл рот, чтобы отделаться шуточкой, но на ум, как назло, ничего не приходило.
Констанс молча изучала его. Казалось, прошла вечность, прежде чем она накрыла ладонью его руку.
– Если бы я могла что-то пожелать тебе, дорогой, то только счастья в супружеской жизни. Женщины, Джон. Слухи…
– Которым не стоит верить, – перебил он. – Умоляю тебя, не обращай внимания на злые языки. Они постоянно находят пищу для разговоров, но, как ни удивительно, все их измышления оказываются ложью.
– Я беспокоюсь.
– Не стоит. У меня все в порядке. Я… всем доволен.
– Довольство – вещь неплохая, – вздохнула Констанс. – Но, Джон, хотя супружеская жизнь очень непроста, она все же может дать много радости. Как моя.
На последнем слове голос ее дрогнул.
– О Господь милостивый, что мне делать без Перси? – всхлипнула она. – И сын, мой дорогой сыночек…
Она закрыла лицо руками.
На этот раз он не стал утешать ее. Ничего не сказал. Да и что тут говорить? Рассмешить женщину, потерявшую мужа и сына?
Нет, от такой боли нет лекарства. Как, впрочем, и для него.
Джон закрыл глаза, поднял лицо к солнцу и откинулся на руки, слушая ее рыдания и чувствуя, как каждый звук бьет словно кнутом, подстегивая его собственную скорбь. Джон завидовал ей. Ее способности плакать. Сам он плакать не умел.
Ему тридцать пять лет, и в последний раз он плакал в семь. В детской Хэммонд-Парка. Глядя в стеклянную чашу с бисквитом, пропитанным вином и политым заварным кремом, который принесли на десерт. Мальчик слушал, как няня рассказывает о его сестре Кейт. Он помнил, как слезы текли по лицу, падали в крем и сливки. По сей день он ненавидел это блюдо.
Но сейчас ему очень хотелось последовать примеру Конни. Лечь, зарыться лицом в прохладную траву и найти облегчение в громком плаче. Но глаза были сухими, в желудке свинцовый ком, и очень хотелось вырвать сердце из груди. Но он вонзил пальцы в мох, стиснул зубы и не шевелился.
Они долго сидели молча. Наконец она подняла голову и вытерла глаза тыльной стороной ладони.
– Что теперь будет с Хэммонд-Парком? Все унаследует Бертрам?
– Ни за что. Если, конечно, все будет зависеть от меня.
Он вынул из кармана белоснежный носовой платок и протянул Констанс.
– Кроме того, если Берти когда-нибудь станет виконтом, он горько об этом пожалеет. Ибо я клянусь, что буду являться к нему после смерти и безжалостно терзать.
Она едва не рассмеялась, несмотря на то что в глазах вновь заблестели слезы.
– Существует ли какая-то возможность того, что вы с женой можете помириться?
– Мы уже помирились, – солгал Джон. – Потому что сознаем свой долг. Прошу, не обременяй себя тревогами по поводу Хэммонд-Парка. Все будет хорошо.