Суровый воздух
Шрифт:
– Вот, вот… Разбери вас… А Попов говорит, что он соучастник. Ну, не в этом дело. Идея хорошая и нужная. Необходимо распространять ее шире, на все полки. Как получим новые машины, придется заняться тренировкой экипажей. Справитесь с работой?
– Раньше справлялся. Надеюсь, что и теперь сумею.
– Хорошо. Идите устраивайтесь.
– Есть! – козырнул Черенок и, четко щелкнув каблуками, вышел, чувствуя на себе внимательный взгляд подполковника.
– Ну, как? Познакомился? – окружили его друзья.
– Кажется, да…
– Скажи, Вася, а не советовал ли он тебе «не лезть поперед батьки в пекло»? Только правду говори, –
– Помнится, советовал.
– Ага! А что я тебе говорил? Ты проспорил, Аверин, – стукнул Остап по плечу молодого летчика.
– А строевой подготовкой твоей не интересовался? – спросил Оленин.
– Нет. Рекомендовал только палку беречь, чтобы собака не загрызла.
Вскоре после того как Черенок представился командиру полка и старшина принес ему постельные принадлежности, дневальный объявил, что обед готов. Все собрались в столовую.
По дороге их остановил Черенок:
– У меня ведь для вас подарок есть от колхозников. Распакуем его.
Черенок достал ящик. Зандаров вытащил из ножен кинжал.
– Э-э, братцы, да тут «глазунья» в натуральном виде! – воскликнул Борода, снимая крышку с ящика. – Крр-а-со-та! Понесли на кухню. Настя сейчас соорудит царь-яичницу. Это тебе не американский яичный порошок! – многозначительно заметил он.
На вечер были назначены теоретические занятия летного состава. Присутствуя на них, Черенок познакомился со всеми летчиками. Полк был почти укомплектован.
Ожидали только воздушных стрелков, которые застряли где-то в дороге. Среди молодых летчиков особое внимание Черенка привлек младший лейтенант Скворцов. И не потому, что в нем было что-либо незаурядное, отличающее от других.
«Любопытный тип», – думал Черенок, наблюдая, как Скворцов буквально из кожи лез, стараясь показать перед начальством свои знания. На каждый вопрос он поднимал руку, подскакивал, как школьник, делал ненужные поправки. А когда Хазаров задал ему вопрос по тактике, он стал отвечать так нечетко, таким канцелярским языком, что все невольно повернулись к нему. В технике пилотирования Скворцов также зарекомендовал себя не блестяще, хотя летал неплохо.
«Летает без вдохновения…» – подумал Черенок, наблюдая неделю спустя за его полетом.
Зато в выполнении уставных требований Скворцов был безукоризнен. Никто лучше его не мог нести обязанности дежурного по полку, отдать рапорт, приказание караулам, по-ефрейторски козырнуть и щелкнуть каблуками. На это он был мастер! На нем как-то по-особенному хорошо и щеголевато сидела гимнастерка. Внешняя выправка Скворцова и весь его бравый вид невольно вызывали уважение к нему, как к офицеру высокой дисциплинированности. Делая перед полетами смотр летного состава, построенного в две шеренги, Хазаров остановился против Попова и, нахмурившись, сказал:
– Равняйтесь по Скворцову. Учитесь у него тому, каким должен быть офицер! А вы даже бриться вовремя не успеваете, заросли, как пещерный житель. – И, повернувшись, подполковник прошел дальше, не заметив острого взгляда Грабова, следовавшего рядом с ним. Попов выслушал замечание командира полка, не моргнув глазом, но в душе затаил обиду.
А Грабов подумал:
«Командир безусловно прав. Выговор Попов заслужил, но ставить в пример ему, старому летчику, не раз доказавшему свою дисциплинированность в боевых делах, этого петушка не следовало бы».
Когда Черенок попытался узнать у Остапа его мнение о Скворцове, тот
– Должен ведь я знать людей, с которыми придется порох нюхать.
– Ты, Вася, знаешь мое правило. Я сужу о человеке тогда, когда увижу его в деле. Попов первое время тоже казался нам невесть кем, а теперь, гляди, какой парень – тигр! За товарища жизнь в бою отдаст…
Разговор этот происходил на другой день после того, как Черенок вступил в строй. Летчики лежали под плоскостью старого самолета Остапа, на котором теперь тренировался Черенок. В этот день летать не пришлось, Хазарова вместе с Грабовым вызвали в штаб дивизии, и полеты на стрельбу отставили. День выдался явно неудачный. Настроение у Черенка сразу же испортилось. Ему хотелось к прибытию новых самолетов быть в полной боевой форме, а тут задержка. Недовольный, он улегся на траве и стал рассеянно смотреть вдоль стоянки. По дороге мимо самолетов шла оружейница Таня Карпова.
– Таня! Ты куда? – окликнул ее Остап. – Посиди с нами. Скоро машину пришлют.
– Нет, пойду пешком. Дела ждут, – махнула Таня рукой в сторону Тихорецка, – надо вам всем постирать подворотнички. Ужас как быстро пачкаете.
Черенок поднялся.
– Пойдем-ка и мы вместе. Разомнемся, – предложил он Остапу.
– Пойдем, – обрадовался Остап.
Приказав мотористу зачехлить самолет, летчики сняли комбинезоны и пошли со стоянки. Дорога от аэродрома к городу вела через разбросанные в степи холмики, поросшие пучками редкой травы и кустарником. Над далеким бесцветным горизонтом в знойном мареве дрожали ажурные кроны деревьев, какие-то строения – не то ветряки, не то силосные башни. Свежий ветерок приятно овевал лицо. Но Остапа пейзаж мало интересовал. Он без умолку говорил с Таней. Шли медленно, но Черенок, не привыкший к такой длительной ходьбе, начал уставать. Таня это заметила и сказала:
– Я знаю одну межу, здесь недалеко. На ней паслена – черным-черно! Сладкий. Кто хочет?
– Пасле-е-н? – поморщился Остап, – тоже мне фрукт! Уж лучше редька.
– Фу! Была б нужда. Сидите тогда, а я сбегаю нарву себе, – и она скрылась в зеленых зарослях кукурузы. Летчики отошли в сторону от дороги, сели, закурили, Черенок вытянул ноющую в колене ногу.
– Смотрю я на вас, Остап, и… Эх, ей-богу… Всегда рядом, вместе трудитесь, воюете, веселитесь вместе, живете одними мыслями, одним дыханием. Все у вас просто и понятно на сто лет вперед, а вот у меня… – не договорил Черенок и сломал попавшийся под руку толстый и твердый прут крапивы. Остап неопределенно хмыкнул, усмехнулся. На солнце он всегда потел и обмахивался видавшей виды пилоткой. Что говорить? Черенок прав. Кому еще так везет?… Кажущееся равнодушие Остапа вызвало у Черенка легкую досаду. Он насупился и стал молча сбивать прутиком засохшие пыльные колокольчики.
– Грустишь, Вася? – покосился на него Остап.
– – Как тебе сказать? Просто засосет иногда… – И думаешь, думаешь… – махнул он расстроенно рукой.
Остапа тронула эта неловкая мужская жалоба. Он знал своего друга. Общительный и откровенный, он был не очень щедр на признания, когда дело касалось, его чувств. Если уж Черенок заговорил – значит, допекло крепко.
Остап с радостью отвлек бы его от тоскливых мыслей одной из своих бесчисленных историй, но внутренний предостерегающий голос остановил его. И он необычно мягко сказал: