Сушковы

Иванов Юрий

Дед и внук Сушковы вернулись домой уже после полуночи.

– Дед, – спросил Павла Василий, когда тот включил свет на терраске возле входа в дом, – что-то я не вижу твоего друга.

– Ты про моего котика Жору? – Печально вздохнул дед. – Нет больше его – помер от старости дней десять тому назад. Вначале я думал он убежал, как приключалось с ним не раз, а потом, прогуливаясь вдоль старой дамбы в низине, смотрю, из-под куста мулинума виднеется хвост – это был мой котик…. Прожил Жора славную и долгую жизнь по меркам котов-рыболовов… А славно мы с тобой провели этот вечер, Василий? Сейчас я достану Мальбек десятилетней выдержки из своего неприкосновенного запаса – помянем нашего кота.

Василий, вспомнив свою первую встречу с этим постоянным спутником деда за последние семнадцать лет, грустно вздохнул: ему

было тогда неполных десять лет, когда, приехав на летние каникулы вместе с отцом к деду, он зашел в дом и увидел ангельскую мордочку малюсенького котенка. Дед Павел работал на своем винограднике, и в доме кроме этого милого существа никого не было. Василий, завороженный зелеными с синим оттенком глазками котенка, быстро подбежал к картонной коробочке, у которой была вырезана передняя стенка и, в предвкушении прижать к груди этого котенка-ангелочка, протянул свою руку к нему. Он даже не понял, что произошло в следующую секунду: дикая боль прошла волной через все тело, и он выдернул ладонь из чрева коробки – на руке, вцепившись когтями, висел этот «ангелочек», причем большой палец был у него в пасти: своими, словно маленькие острые иглы, клыками котенок, как оказалось, прокусил ноготь, и оттого была эта адская боль. Василий дико закричал в испуге и попытался было отцепить котенка, схватив его за шею левой рукой, но зверек резко вывернулся и в следующее мгновение уже висел точь-в-точь также уже на левой ладони, только на этот раз прокусив вторую фалангу указательного пальца. На крик прибежали дед с отцом и, общими усилиями отцепив котенка от левой руки, посадили его обратно в коробку. Василий заливался слезами боли и обиды, а котик, оказавшись в своем домике, снова глядел на него ангельскими глазками, словно прося повторить предыдущую сцену. Как оказалось, дед за неделю до этого ставил ловушки на патагонских зайцев мару, чтобы поймав, выпустить их подальше от своего виноградника, или же продать для зоопарка, лишь бы оградить от них свои насаждения. На склоне соседней горы с северной стороны старик случайно обнаружил следы отчаянной борьбы и кровавые пятна: сомнений быть не могло – это была пума. Осмотрев арену битвы, Павел обнаружил довольно много клоков шерсти самого охотника, что было довольно странно. Он, снедаемый любопытством, решил внимательней осмотреть местность вокруг. Старик уже сообразил, что так яростно мог сопротивляться против пумы только кошка-рыболов, как прозвали этого зверька местные индейцы, притом защищая своего детеныша, а иначе бы пума попросту не выследила бы эту дикую кошку. Через час упорных поисков Павел в неглубокой расщелине между двух больших валунов нашел, что искал, – полуслепого котенка, который, как ему показалось, уже был мертв от истощения. Человек положил еще теплый комок в свою широкую шляпу, и тут на него уставился голубовато-зеленый глаз – второй еще не успел прорезаться, – а затем, вздрагивая всем телом, котенок благодарно, как показалось деду, мяукнул. Так этот котик Жоффруа, как его зовут по-научному, оказался в усадьбе деда Павла. Только из-за него, через три месяца, пришлось срочно перевозить старого пса деда на участок отца, и это было отнюдь не из-за опасения за жизнь молодого котика. Встав взрослым красивым котом Жорой, он все эти долгие годы признавал за своего только деда Павла. Если же кто-нибудь подходил к нему ближе, чем на два шага, друг и спутник хозяина дома издавал характерное рычание – и все знали, чем грозит дальнейшее игнорирование в соблюдении статус-кво, раз и навсегда установленного котом с момента его появления. И вот теперь его не стало…. «Не из-за него ли у деда приключился инфаркт?» – мелькнула мысль у Василия, когда Павел появился из двери, ведущей в цокольный этаж, с запечатанной сургучом бутылкой в руках.

– Дед, может, стоило нам пригласить тетю Руту на вечеринку, а? – отгоняя грустные мысли, сказал внук старику.

– Ну, ты скажешь, Василий? – лукаво подмигнул Павел и начал отколупывать сургуч над решеткой камина. – Какое удовольствие танцевать танго со старушками? Если это ты хотел с нею танцевать, то надо было сказать раньше – заехали бы и забрали ее. Только пришлось бы еще и Адама брать с собой, так как его одного нельзя оставлять с его болезнью.

Это при том, что Рута Кирвас была моложе Павла на двадцать лет.

– Как тебе моя шведка, с которой я танцевал

два раза подряд, а? – сказал дед, ставя открытую бутылку на стол. – Вижу, что хочешь сказать: что так себе танцевала танго; но все же она успела в Буэнос-Айресе взять несколько уроков у хорошего учителя, как я почувствовал…. Василий, подкинь дров в камин – угли совсем догорают, видишь? А у тебя, внучек, глаз наметанный – откуда была твоя партнерша, ты не спросил?

– Это та, с которой я в самом конце танцевал?

– Ну, да. Это было чудо, как хорошо! Тебе бы в Буэнос-Айрес в театр танго с твоим талантом….

– Вот, дед, до чего ты договорился, – перебил его Василий и рассмеялся. – Как это я, Сушков, стану кривляться в театре. Услышала бы тебя бабушка Эрнеста!

– Да, ты прав, Василий, – ответил Павел, наливая в бокалы темное тягучее вино. – Притащи из печки глиняную посудину с мясом и садись – надо поговорить. Речь как раз пойдет о том, что мне наказала моя мама, а я, дав ей обещание, не исполнил его.

Василий сходил на кухню, где имелась небольшая кирпичная печь, сооруженная на манер русской печи, которая служила в первую очередь для обогрева дома зимой, и во вторую – для приготовления еды во время семейных застолий, когда собирались все Сушковы; и притащил на керамическом блюде пряную баранину, запеченную с сухофруктами и со сладкой картошкой.

– Ну, выпьем в память о тех временах, когда Жора был с нами, – сказал Павел и поднял свой бокал. – Это вино сделано в тот год, когда он появился у нас….

Минут через двадцать, разлив вино по бокалам и разложив остатки баранины из блюда по тарелкам, Павел сел на свое место и замолк, то ли глубоко задумавшись, то ли превозмогая боль.

– Василий, – обратился он минут через пять к внуку, который уже начал беспокоиться: не начался ли новый приступ? – вот о чем я хотел тебя попросить, да вот не знаю с чего начать?

Внук удивленно посмотрел на своего деда, как бы задавая вопрос: неужели просьба до такой степени необычна, что сложно даже сформулировать и озвучить?

– Ты знаешь, Василий, что мой отец был русский, – начал тихо Павел, – но кроме этого факта, о нем почти ничего не известно. Вот разве что только это.

Павел достал из шкафа возле камина старую расписанную эмалью жестяную коробку и поставил ее на стол. Затем, порывшись среди бумаг, которыми всегда был наполнен этот старый металлический ящичек, положил на стол, запаянную в полиэтилен, старую, местами протертую до дыр, бумажку.

– Что это? – удивленно уставился Василий на нее, пытаясь прочесть странные печатные буквы по верхнему краю то ли какого-то бланка, то ли какой-то страницы книги.

– Это выписка из метрической книги о рождении твоего прадеда Матвея Сушкова.

– Не могу разобрать эти странные буквы – это по-русски написано?

– Это церковнославянский шрифт. Тут написано, что июня числа третьего, в 1912 году родился сын Матвей у купца Платона Никитича Сушкова и законной его жены Ксении Павловны, православных, и крещен ребенок на пятый день от рождения в Церкви Воскресения на Остоженке – это такой район в Москве или улица, точно не припомню. Дальше – кто крестил и восприемники. Ты, Василий, слышал много раз и от меня, и от своей прабабушки разные истории о моем отце. От меня всего лишь то, что я слышал в свое время от своей матери, – но, скорей всего, целостного понимания всего того, что происходило между моими родителями, и как они познакомились в самый разгар гражданской войны в Испании, у тебя нет, так?

– М-м-м, – промычал Василий, не зная, что ответить.

– В твоем возрасте все это неинтересно – я знаю. Вот поэтому я и записал все на бумагу.

Павел снова подошел к шкафу и достал оттуда черную папку.

– Вот, – сказал он и раскрыл ее перед своим внуком, показывая на толстую тетрадь в ней, – почитаешь потом на досуге. Эту выписку я тоже кладу сюда – не потеряй ее, смотри!

Старик закрыл папку и пододвинул ее на край стола к Василию.

– А вот это, – сказал Павел, доставая из жестяного ящичка конверт, – деньги, которые я собрал для того, чтобы исполнить волю своей матери. Я собирался, но не успел, видишь? Так что, Васенька, придется отдуваться вместо меня тебе: ты у нас единственный продолжатель рода Сушковых по мужской линии – тебе и исполнять данное мной слово. У дяди твоего, Константина – две дочери, у твоего отца – ты и твоя сестра….

Конец ознакомительного фрагмента.