Суть ?строва

О`Санчес

Кипяток на новой водичке хорош, особенно вкусен – и на первое, под бульончик-чик-чик, и на третье, под чай. Хлеб хорош, мягок, вкусен – чего люди сдуру бесятся, платят хрен знает сколько черт знает за какие миражи? Сытно, вкусно – и сердце не болит!

Сигорд вновь и вновь считал и пересчитывал уходящий сегодняшний день: утром талер, днем талер двадцать, под вечер талер сорок, за вычетом хлеба… Три шестьдесят! Не очень много, но ведь он и не старался особо, так, между делом… Да еще червонец на кармане. Да две бутыли… Сигорд спохватился и пошел ставить бутыли

под дождь, который только что полил как из ведра. Да новый способ нащупал, пластик сдавать. Надо будет завтра с утра попробовать, если дождя не будет. Мешок он видел, тут же, на первом этаже, холщовый. Вроде бы целый. Как там Титус Август? Хорошо бы встретиться, поболтать… Как он там, кто его на перекуры возит-носит?..

– Видишь, какой ты! Сначала сюда пришел новую жизнь начинать, а как с тебя соскребли вшей да коросту – опять намылился на помойку. Почему так получается? А, Сигорд? Зачем ты завтра уходишь, когда тут тепло, светло и жрать дают? – Титус опять повысил голос, и Сигорд только вздохнул: бесполезно утихомиривать, таким уж горластым уродился этот человечек…

– Во-первых, вшей на мне не было. А во-вторых…

– Да, да? Что во-вторых? – Титус извлек откуда-то из под матраса еще две сигареты и Сигорд преувеличенно тяжко вздохнул

– Опять грузы таскать… Ну, залезай, что ли.

– Так что во-вторых то?

– Во-вторых… Может же человек передумать? Вот я и передумал. – Сигорд выдохнул бледный дымок и засмеялся. И сделал это зря, потому что на чужую радость, совершенно неуместную в этой обители скорби и благочестия, словно акула на запах крови, примчалась ночная сестра-сиделка и погнала их вон из туалета.

– В мужской сортир, заметь, заходит как себе в карман. Бес похоти гонит ее туда, подсматривать за нами.

– Угу. Твою обрубленную жопу она не видела.

– Сволочь ты, Сигорд! Не стыдно напоминать мне о моем увечье?

– Ни капли. Ты все время сам о нем напоминаешь, как только тебе приспичит покурить, или над горшком нависнуть. Так что ты там говорил насчет рока и свободы воли?

– А… Погоди, с мыслями соберусь…

В палате полутемно: одинокая лампочка посреди потолка, без абажура, без плафона, ватт на сорок, по мнению Титуса, не больше, а комната большая, на три десятка одноярусных кроватей. Сигорд и Титус заняли козырное место у окна, в самой глубине спальни, разговаривают не шепотом, а в голос, хотя и пытаются делать это приглушенно – и никому это не мешает, потому что прямо под окном то и дело с ревом проносятся поезда подземки, трамвая звенят, а самой комнате – беспрерывный стон, и храп, и бормотания, и иные человеческие звуки.

– Ага, вспомнил. У тебя не бывало так, чтобы однажды ты остановился посреди всего, посреди окружающей суеты и понял вдруг, что все, абсолютно все напрасно и бессмысленно в этом мире?

– Как это?

– Ну так это: ясность кристальная! Все напрасно. Ем, ем, дышу, хожу, а все равно помру. Починил я электропроводку – а для чего? Чтобы никому не нужные люди читали при свете никому не нужные описания жития выдуманных персонажей? В том месяце

мы с Розой, с бабой моей, возликовали: на халяву надыбали цветной телевизор, практически даром, за десять талеров…

– Ого! А как это вы так умудрились, расскажи?

– Ай, да не важно, потом как-нибудь расскажу. Работает телевизор в цвете, правда только три программы берет; морды показывает, горы, реки да долины. Там воюют, там шпионы… И что? Что я там такого надеюсь узреть, чего нет у меня в подворотне, в штанах, или на Розиной барахолке? Или в лягавском обезьяннике (тьфу, тьфу, не к ночи будь помянут)?

Сигорд тоже отплюнулся и шутливо перекрестился.

– И чего ты там надеешься узреть?

– Так в том-то и дело, что ничего! Ни-че-го!

– Не ори.

– Если судить по фильмам, к примеру, то и у сильных мира сего не жизнь, а бесконечные проблемы: финансовые, семейные, служебные, со здоровьем, личностные…

– А личностные – это какие? Что ты имеешь в виду?

– Ну… Что не самореализовался. Что, например, коллега по кабинету министров – дурак дураком, а министр иностранных дел – с Господином Президентом за ручку, по Европам ездит, весь мир его знает, а ты, типа, тоже министр, но народного образования и на хрен никому не нужен в мировой политике, хотя достоин этого больше, чем остальные министры. Даже взяток почти неоткуда взять. Не состоялся, типа, как личность.

– Такой сюжет по нашему телевидению показывали???

– Нет, это я от себя уже говорю. Я к тому, что и преуспеяние – штука относительная.

– Ну и что?

– Что – что? Что – что? Что ты все заладил – что, что? Сигорд, ты как дурак какой-то! Я говорю, что бесполезно все, всюду и во всем тщета и суета сует. Понял?

– Это я еще у Экклезиаста читал, до тебя знаю про суету сует… Погоди, теперь я скажу. Вот мы с тобой лежим в своего рода обезьяннике, не лягавском, но тоже, знаешь ли…

– Да, кислое место.

– Именно. Взятки, кстати, на любом пригорке берутся, от тех, кто ниже ростом.

– Наполеон, Гитлер, Сталин тоже были невысокие, а весь мир на пальце вертели…

– Я образно выразился насчет роста, не перебивай же. Ты говоришь, повторяя за Экклезиастом: суета сует, это уже было, все пройдет, тщета… Да, верно. Однако, я добавляю от себя: это не повод унывать. Тщета и бесполезность – не причина им поддаваться. Всегда умрем, всегда успеем, а пока надо жить и барахтаться. Я тоже рассуждал как ты, пока не столкнулся с чудом.

– Каким чудом? Расскажи, Сигорд? – Сигорд раскрыл было рот, но передумал.

– Да… Было дело. Потом расскажу. Но впечатление сильное, всю жизнь мне перевернуло.

– А как давно это было? – Сигорд не заметил подвоха и честно ответил:

– Месяца не прошло.

– То-то, я смотрю, переродился ты нравственно и материально. Бритву украл, святых людей надинамил ложным раскаянием, бессовестно раскрутил на жратву и ночлег.

Сигорд покраснел с досады и… И рассмеялся нехотя.

– Да, уел меня живьем. И все-таки я дышу и мыслю, а ведь хотел умереть. И буду жить.