Суть ?строва
Шрифт:
– Кто вам сказал?
– …а чиновников назначают.
– У меня глаз точный: вас будут очень высоко выбирать. Так, договорились?
– Договорились. Но я еще раз…
– Что еще раз?..
– Господин Лауб, как вы не понимаете, что не дело это – качать права по служебному телефону! Даже сейчас, здесь, на нейтральной территории, под плеск фонтанов, я вовсе не уверен, что нас не слышат лишние уши, все эти официанты, метрдотели, службы внутренней безопасности, люди из Конторы, люди из Службы…
– Волки из лесу…
– И волки из лесу, да, волки. И ваши возможности, кстати, тоже позволяют вам попытаться набрать на меня компромат из моих собственных уст…
– Микрофон у меня вмонтирован в зуб. Не перегибайте
– Вы много старше меня и я прощаю вам ваши оскорбительные афоризмы. И я пока еще не политик. Когда сам загремел, дураку понятно было, что на него уже компра мешками лежала, не с повинной же он явился? Я честный человек, но от клеветы и доносов никто не застрахован. Вы думаете, на меня никто доносов не пишет? Не сравнивают мой оклад с маркой моей машины, хотя это вторжение в прайвеси и ничье свинячье дело? Кому какое дело, что я ем и что ношу в свободное от работы время?
– Пишут, конечно. Как и на всякого толкового делового чиновника, Эдгар. Плебс всегда зол на чужой ум и завистлив к чужому успеху. Нет в этом сомнений, но…
– Погодите, уж я теперь выскажусь. Пишут чуть ли ни каждый день. А того, что у меня в мои тридцать два года лысина во весь лоб и ишемическая болезнь сердца – не-е-ет, этого никто не знает и знать не хочет! Мои дети предпочитают мне мою тещу – они меня просто плохо помнят, потому что папочка дни и ночи на работе проводит, в этом треклятом кабинете! Чтобы им не надо было думать, когда вырастут, о куске хлеба и о прочем… Папочка для них – это голос из телефонной трубки!
– Да. Но не заставляйте меня рыдать, Эдгар. Что нового-то, не выяснили?
– Выяснял… Дело не в подмазке. Они там, в департаменте, чисто все тормозят, без корысти и интриг с другой заинтересованной стороны. Осенью будет совещание, как раз по поводу пятен застройки и по направлениям, которые курировал Моршан, там должна наступить относительная прозрачность перспектив.
– Да, пожалуй. У меня аналогичные сведения. Осенью в начале, или в конце?
– Ближе к началу, где-то на излете марта.
– Что поделаешь, подождем…
Сквозь звуковой смог большого города пробился на берег залива далекий выхлоп-раскат: крепостная пушка бабахнула в сторону Президентского дворца. Полдень.
…И часы бы надо купить. Есть такие лотки на барахолке, лотки с мелочевкой, где все предметы стоят трешку. Может быть это кукла, а может одежная щетка, а может и часы – цена одинакова: три талера ноль-ноль пенсов. Удобно. Жалко, что рубашек там не бывает.
Сигорд уже с неделю, как перевел свою зеленую рубашку в разряд повседневных, а для «представительских» нужд, то есть когда он просто шел по городу, была у него ковбойская, в коричнево-зеленую клетку; поверх нее, когда по непогоде, армейский унтер-офицерский френч без шевронов и погон. Ботинки удобные – но дрянь на вид. Зато ремень настоящий, кожаный, – в червонец обошелся, почти как трое штанов…
И все равно ханыга. Сигорд знал, видел по глазам и поведению окружающих, что его социальный статус ни для кого не секрет, однако же и ханыга ханыге – рознь. Во-первых, он чистый. Вернее, не откровенно грязный, когда штаны и куртка в пыли, в блевотине, а щеки и руки черны от неумывания. Да, и пятна, и пуговицы не все, и рукав хреновенько заштопан, а все же пальцем провести – не запачкаешься. Во-вторых, он трезвый, и морда у него не скособочена постоянными отеками, синяками да ушибами. Так что он – просто… Просто…. Кто же он – просто? Бомж, да, но не простой, а который прибился под теплый бочок солидной благотворительной организации, и благоденствует на ее харчи,
Мирон тоже согласился брать по новым ценам и Кечу это проглотил, пришлось ему привыкнуть, ибо не прихоть двигала Сигордом в его «предательстве», а реальность: уехал Кечу в отпуск на неделю, а товар не ждет. Не ждет товар, движения, денег просит, дальнейшей переработки в промышленное сырье требует.
Около полутора десятков оборванцев несли, подобно пчелам в улей, собранную добычу в специальное место на дикой свалке, а место-то Сигордово! Он там главный, он определяет – кому, сколько и за что платить, и в каком виде товар носить. Можно в любом, хоть недавленую лимонадную бутылку приноси – примет Сигорд! Но по соответственно пониженной цене. А если хорошо придавленный груз в стандартном трехкилограммовом брикете – три талера. Расчет на месте, никуда больше ходить не надо, оборотные деньги всегда при Сигорде. Некоторые из сборщиков продолжали самостоятельно носить урожай к Мирону и Кечу, но и те уже привыкли к качеству и виду поставляемой Сигордом массы, косоротились и облапошивали «диких» сдатчиков, не стесняясь. Много их трудилось теперь на Сигорда, но толковых, надежных – всего трое: Джонни Тубер, Курочка, полупомешанная тетка-алкашиха, да Дворник – это гвардия, на которую можно более-менее рассчитывать в прогнозах и планах, говорить с ними, как с вменяемыми, поручать что-то… Тубер пару раз в неделю ночует тут же на свалке, стережет несданные по какой-то причине мешки с массой, Курочка доносит Сигорду о новостях и сплетнях. Но и гвардейцы его – конченое отребье.
Сигорд очень быстро привык ощущать себя человеком, вознесенным над толпой и обстоятельствами: к концу лета он уже чуть ли ни на равных спорил с Мироном, на свалке уже не беседовал ни с кем, но отдавал приказы и распоряжения, которые, впрочем, усваивались окружающими из рук вон плохо и выполнялись через пень-колоду…
14 февраля, точно в день Святого Валентина, покровителя всех влюбленных, Сигорда ограбили и избили. То, что тучи над ним сгущаются, он почуял задолго до этого злосчастного дня, однако до сих пор почти ежедневные предчувствия оказывались ложными. Многие желали ему беды: дикие сборщики, случайные знакомые, даже гвардия его, те, кто кормились непосредственно «из его рук»… Кормились, не кормились, а ему доставалось явно больше, и вообще он был бугор на ровном месте и плохой товарищ. Кто именно навел на него лихих людей, кто просветил их насчет денег в карманах у бездомного нищего – Сигорд так и не догадался. Не было стопроцентной уверенности в том, что, мол, «вот ты и есть гнида, я вычислил тебя по этим и этим вешкам и следам», а подозрения – не в счет, они только лишь подозрения.
– Эй !.. Эй, чувак, ну-ка стой! – дело было под вечер, на безлюдном пустыре между свалкой и обжитыми улицами. Сигорд возвращался домой после обычного дня, но шел не прямо, а кружным путем, чтобы заметить слежку, если кто вдруг затеет узнать, где у него нора с лежбищем. Однако, этот участок пути был в его маршруте постоянным и самым опасным, если не считать улицы, вдоль которой регулярно ползают лягавские патрульные машины.
– Стой, я сказал! – Оклик приближался быстро, а грозные голоса были молоды, и Сигорд остановился.
– Ты что тут делаешь, бродяга? А? чего тут забыл? – Их было трое: двое белых, один с китайским разрезом глаз, лет им до тридцати, явные нарки, наркоманы.
– Да, сыночки… Что тут можно делать… Вот, бутылки собираю… – Сигорд поднял чудом как сюда попавшую пол-литровую бутылку… Целую, кстати, действительно можно бы сдать.
Китайского вида молодчик пинком вышиб бутылку, попало Сигорду и по руке…
– Остынь, дед, после соберешь. Курево есть?
– Есть. Вот, угощайтесь. – Сигорд вынул полупустую пачку «Портовых», без фильтра – забрали пачку.