Сувенир для бога
Шрифт:
Казалось, Оззо совершенно нет дела до того, что происходит вокруг. Какое-то время он стоял, не шевелясь, не решаясь отойти от материнского лукра, не обращая внимания на враждующих, смертным боем бившихся тут же рядом, у его гусениц. Поначалу Оззо не проявлял ни малейшей враждебности. Могло показаться, что он, подобно новорожденному младенцу, еще не способен проявлять ясные чувства, адекватно реагировать на реальность. Его же собратья, кромсая и лязгая, продолжали крушить головы спасателям душ, с дьявольской одержимостью прорубая дорогу к горизонту, туда, откуда манила золотая лава или река. Огненосная и неукротимая, она переливалась сотнями оттенков жизни. Она дышала, пульсировала, звала - звала немедля покинуть мир демонов и обратить свой бег в мир живых. "Идите туда - призывала золотая река,
Внезапно Оззо вздрогнул всем могучим телом, точно очнулся от короткой спячки, фыркнув, выпустил струйки пара из медного брюха и наконец двинулся... в сторону смотровой площадки. К воротам, в которые вошли слуги Виораха, а затем спасатели душ. Напрасно лава аппетитно пыхала жаром за спиной 403-го бога, напрасно блистала заманчиво золотом. Путешествие в мир людей Оззо явно не привлекало.
Поначалу никто из остальных богов не удостоил своего молодого собрата даже беглым вниманием. А что же Оззо? Бог-единорог в свою очередь оставался абсолютно безучастным к происходящему, не выказывая ни неприязни, ни элементарной приветливости. Медленно, но уверенно Оззо приближался к входу в лабиринт. Упрямо бежали его гусеницы, неумолимо сокращая расстояние. Громоздкое тело мерно покачивалось, приседало, точно на рессорах, пыхтело, фыркало, выстреливало тугие струи дыма, подобно танковому двигателю, выбрасывающему выхлопные газы. Дьяченко, не спускавший глаз с чудовища, заметил весьма любопытную деталь: куда бы ни поворачивал Оззо, продвигаясь по извилистым коридорам лабиринта, его голова-башня неизменно смотрела рогом в сторону смотровой площадки. И не куда-нибудь, а - Валька в этом был просто уверен - в ту единственную точку, где замер в задумчивости повелитель хлопов.
До выхода из лабиринта оставалось, наверное, метров сорок-пятьдесят, когда дорогу упрямому Оззо преградил один из четырехсот двух богов. Скорее, случайно преградил, чем с заведомым умыслом. Дьяченко успел разглядеть лишь золотым плющом увитое тело бога - в следующую секунду Оззо сломал ему шею. С неслыханной жестокостью он оторвал собрату голову, на ходу распотрошил второго бога, так же ненароком возникшего у него на пути. Это случилось так быстро, что вторая жертва не успела даже гребнем повести, алевшим у нее на голове. "Черт, точно не бога, а петуха замочил!" - застонав, Дьяченко машинально прикрыл рукой глаза. Зрелище растерзанных богов было не для слабонервных.
Краем глаза, сквозь растопыренные пальцы Валька увидел, как сильно изменился в лице Виорах. "Боже, он испугался. Дьявол - испугался! Дьяченко оторопел.
– Может, то сам Господь спешит исполнить последнее свое наказание?" Подумал так - и тут же отбросил столь бредовую мысль. Человек верил: Бог не урод и уродом прикидываться не станет даже для того, чтобы разделаться с дьяволом. Но в таком случае кем же было то чудовище, что сейчас, скинув овечью шкуру, громило все на своем пути? Если дьявол стоял по левую руку от человека, а Господь был слишком могуч и чист, чтобы унизиться до обличья демона-мстителя.
Вслед за удивлением Дьяченко овладело новое чувство, близкое одновременно к брезгливости и высокомерию. С таким чувством люди нередко относятся к попрошайкам и бомжам... Наконец человеку стало неловко - за свои чувства, за то, что он сейчас думал о царе хлопов: "Как же ему, наверное, дерьмово. Ведь он совершенно один. Вокруг одни подонки, внутри - безграничный ледяной космос. Ужас бесконечного одиночества. Без Бога... Мне легче. Я могу обратиться к Нему, о чем-нибудь попросить. О милости и прощении. А он? Вспоминает ли он хотя бы тайком Его имя? Когда ему плохо, как сейчас, кого он молит о помощи? О снисхождении? На кого надеется дьявол в последнюю минуту? Или для него имя Бога все равно что солнечный луч для вампира? Манит и ранит смертельно..."
Виораху и в самом деле стало не по себе. Он испугался. Лязг танковых гусениц раздался совсем рядом. Чей-то истошный крик, вдруг резанувший слух, в следующий миг уже слился с нарастающим скрежетом - бог-единорог неуклонно шел к цели. Стараясь не подавать виду, сумев овладеть собой -
– Виорах приказал:
– Это чудовище направляется к нам. Оно хочет жертвы... Так отдайте ему то, что по праву принадлежит ему!
Хлопы ломанулись к Дьяченко такой густой энергичной толпой, что он даже дернуться не успел. Лишь в ужасе вытаращился на них, не в силах предугадать, что сейчас должно произойти. Ведь жребий быть сброшенным с площадки был уготован не только ему, но и... владыке, вставшему между своими слугами и человеком. "Господи, что будет со мной?.." В следующую секунду кто-то влупил Вальке в солнечное сплетение, кто-то наотмашь врезал по лицу. Дьяченко неуклюже изогнулся, как плохой терминатор перед тем, как рухнуть в печь с расплавленным металлом, беспомощно замахал руками, изо всех сил пытаясь удержать равновесие... Вдруг совсем близко, но почему-то над левым виском услышал голос Виораха, заставивший тут же смириться с участью:
– Спасайся, человече! И помни: река тебя вынесет. Звен спасет...
*20*
Дьяченко скинули прямо под ноги-гусеницы Оззо. Упав почти с пятнадцатиметровой высоты, Валька не разбился только благодаря горе трупов, будто нарочно наваленной под самой смотровой площадкой. От трупов еще несло потом, гусеницы бога-единорога остро пахли машинным маслом и раздавленной плотью. Чудовище медной клешней схватило человека, дрожащего, кажется, даже наделавшего со страху в штаны, еще не оправившегося от дикой боли в плече: упав, Дьяченко, видимо, вывихнул руку. Оззо поднес Вальку близко-близко к пасти, похожей на пасть кашалота... замер в секундном раздумье, воняя изо рта какой-то дрянью... и в следующий миг грубо откинул в сторону.
Стеная и охая, шатаясь, как пьяный, Дьяченко поднялся на ноги, да так и стал как вкопанный: в трех метрах от него чудовище мощными рывками расшатывало колонну, на которую опиралась смотровая площадка. Вот она опасно накренилась, вниз посыпались, отчаянно вереща, слуги дьявола, не удержав равновесия, упал на спину Виорах и покорно, даже не пытаясь ни за что хвататься, начал сползать к краю площадки. Из бронзовой пасти Оззо победно сверкнула молния.
Не желая больше терять время и шанс на спасение, Дьяченко рванул в сторону, где, по его представлениям, находился выход из лабиринта. Валька был не один. Он словно очутился в многолюдном городе, разрушенном войной, охваченном паникой. Воздух стоял затхлый, вонючий, точно рядом разворотили мусорную свалку или помойку. Его беспрерывно сотрясали гневные выкрики и душераздирающие стоны, молящие о пощаде, заклинающие неизвестным человеку именем. Кричали отовсюду, кричали, казалось, сами стены бесчисленных коридоров - сломя голову летел ими Валька Дьяченко. Навстречу поодиночке и мелкими группами попадались хлопы. Вид их был ужасен. Ни следа от былого лоска и высокомерия. Рваные грязные плащи. Испуганно рыскающие по сторонам или безумно выпученные глаза. Бессмысленно поднятые над головой безоружные руки... Дьявол покинул их.
Вид раненых спасателей душ был еще более удручающ: утомленные нескончаемой битвой лица одних, гримасы боли и отчаяния у других, кровоточащие, наспех забинтованные раны у третьих... Напрасно Дьяченко пытался остановить их, отважно вклиниваясь во встречный поток, силясь докричать до ослабевшего разума, объяснить, что там, куда они держат путь, скоро наступит конец. Там медное божество бьется смертным боем с дьяволом.
Напрасно человек лез из кожи: речь его была бессвязна, а жесты неубедительны.
Правда, кое-кто догонял Дьяченко, примчавшись оттуда, откуда пришел и он. Но попутчик ни сном ни духом не ведал о страшном поединке между Виорахом и Оззо. "Может, там давно уже все кончено?
– с опаской гадал Дьяченко.
– Но тогда какой из двух дьяволов взял верх? И что теперь станет с Юфилодором? А что если ада больше нет?"
Он давно потерял счет времени, но лабиринт, с высоты смотровой площадки казавшийся не больше двух городских кварталов, и не думал кончаться. Пару раз, бездумно летя по какому-то проходу, Дьяченко упирался в глухую стену. Схватившись за голову, он бежал из тупика и вновь устремлялся туда, где по его памяти, переливаясь всеми оттенками золотого, плещет спасительная лава. Неведомый Вальке Звен.