Суворов (1-е изд.)
Шрифт:
Трехдневное сражение вырвало из рядов обеих сторон по 6 тысяч человек; во время отступления французы потеряли еще около 12 тысяч человек.
Так окончилась битва при Треббии.
Даже иностранные исследователи, склонные с лупой в руках отыскивать какие-нибудь погрешности в действиях Суворова, восхищаются его поведением в этом сражении. В своем труде «Die Felduge von 1799 in Italien und der Schweiz» Клаузевиц говорит: «Zum Schluss diirfen wir wohl noch auf den Einfluss aufmerksam machen, den Suworows Geist auf die Begebenheiten diesen Tage hatte. Auf dem Punkte, wo er sich befindet, sind die Verbiindeten immer entschlieden die Sieger, ob sie gleich keineswegs mit uberlegenen Kraften fechten. Dagegen findet Melas immer Schwierigkeiten und wurde ohne Suwrrows Nahe noch mehr gefunden haben». [49]
49
«В
Этой оценке высокого авторитета, которого нельзя заподозрить в пристрастии к Суворову, соответствуют отзывы самих французов.
По выражению Моро, марш к Треббии является «верхом военного искусства» (c’est le sublime de d’art militaire). Сам Макдональд был такого же мнения. В 1807 году, на приеме в Тюильри, он указал русскому посланнику на увивавшуюся вокруг Наполеона толпу и промолвил:
— Не видать бы этой челяди Тюильрийского дворца, если бы у вас нашелся другой Суворов.
Император Павел ничего не понимал в военном искусстве, но прислал Суворову бриллиантовый портрет и милостивый рескрипт, в котором выражал благодарность за «прославление его царствования» и заявлял: «Бейте французов, а мы будем бить вам в ладоши».
Только австрийцы остались недовольны. Черная зависть и тупость окончательно возобладали в их отношении к Суворову. Мелас в донесении гофкригсрату назвал диспозицию сражения «не соответствовавшей правилам военного искусства». Австрийский император прислал Суворову двусмысленный рескрипт, содержавший намек на то, что главную причину суворовских побед составляло «столь часто испытанное счастье ваше».
Полководец был жестоко уязвлен этим.
В письме к русскому послу в Вене он с горечью писал:
«Счастие! говорит римский император… Ослиная в армии голова тоже говорила мне — слепое счастие!» — и потом насмешливо сказал окружающим: — Беда без фортуны, но горе без таланта.
Итальянская кампания
Нови
Суворов с главными силами преследовал французов на расстоянии тридцати верст, но, убедившись, что догнать их не удастся, остановил войска, дал им однодневный отдых и, предоставив преследование отряду Отта, повернул обратно против Моро. Из перехваченных писем он выяснил, что главный противник его обезврежен; «армия Макдональда более, чем разбита, — резюмировал он итоги Треббии в письме к Краю, — Моро делает попытку против графа Бельгарда на Бормиде; я пойду встретить его так же, как встречал Макдональда».
Наступление Моро началось 17 июня, но он двигался медленно, желая сложными маневрами привлечь внимание Суворова и задержать его под Алессандрией. Однако этими хитростями он обманул лишь самого себя, опоздав прибыть к Треббии. Узнав о начавшемся генеральном сражении, он отказался от мысли разгромить корпус Бельгарда, оставил там только часть сил, а с остальными поспешил на помощь Макдональду. Известие о результатах Треббии побудило его приостановить это движение и возвратиться в Ривьеру. Однако, желая облегчить положение Макдональда, он до 25 июня оставался возле Бормиды
— Я был несомненно уверен, — сказал как-то впоследствии Моро, — что мое мнимое вторжение в Пьемонт озаботит Суворова, потому что слабая сторона этого полководца, которого, впрочем, я ставлю наряду с Наполеоном, заключалась в том, что он излишне тревожился при каждом нарочно производимом мною ложном движении.
Но Суворов и сам считал теперь более целесообразным обратиться против Моро. Однако, несмотря на усиленные переходы, ему не удалось нагнать его [50] . Тогда он снова поставил вопрос о наступлении на Ривьеру.
50
Суворов окрестил Моро «генералом славных ретирад».
Неожиданно в рескрипте австрийского императора от 21 июня ему предписывалось «совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных»; а в рескрипте от 10 июля приказывалось «без всякого дальнейшего отлагательства предпринять и окончить осаду Мантуи». Все планы Суворова, направленные к тому, чтобы стратегически использовать победу под Треббией, категорически отвергались. «Также не могу никак дозволить, — писал император Франц, — чтобы какие-либо войска мои, впредь до особого моего предписания употреблены были к освобождению Рима и Неаполя».
Уже не Репнин, не Потемкин, а ненавистные полководцу «бештимтзагеры» сковывали его по рукам и ногам. Сознание своего бессилия угнетало его. Письма его полны отчаяния.
«Гофкригсрат вяжет меня из всех четырех углов. Если бы я знал, то из Вены уехал бы домой. Две кампании гофкригсрата стоили мне месяца, но если он загенералиссимствует, то месяца его кампании станет мне на целую кампанию… Дайте мне волю или вольность — у меня горячка, и труды и переписка с скептиками, с бештимтзагерами, интриги — я прошу отзыва мне… Я не мерсенер, не наемник, не из хлеба повинуюсь, не из титулов, не из амбиции, не из вредного эгоизма — оставлю армию с победами и знаю, что без меня их перебьют… Деликатность здесь не у места. Где оскорбляется слава русского оружия, там потребны твердость духа и настоятельность».
Сплошь и рядом распоряжения гофкригсрата приобретали просто курьезный характер. Осада Туринской цитадели привела, в конце концов, к сдаче Фиореллы, а как раз в это время пришло предписание из Вены отложить осаду до взятия Генуи.
— Чего глупее, — пожал плечами Суворов. В письмах к Разумовскому он иронически комментировал создавшуюся ситуацию:
«Его римско-императорское величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену… Я в Милане — из Вены получаю ответ о приезде моем в Верону; я только что в Турин перешел — пишут мне о Милане».
Суворов нервничал, раздражался. Здоровье его, расшатанное тяготами войны, окончательно подрывалось вечным напряжением, бесконечными неприятностями с австрийцами.
Развязность Вены простиралась все дальше. Было предписано, чтобы обо всех распоряжениях Суворова тотчас извещался Мелас и чтобы ни одно предприятие русского полководца, «имеющее важное значение», не осуществлялось без предварительного одобрения австрийского императора.
Потеряв всякое терпение, вне себя от злобы, Суворов послал в первых числах июля прошение об отставке. «Робость венского кабинета, зависть ко мне, как чужестранцу, интриги частных двуличных начальников… безвластие мое в производстве операций… принуждают меня просить об отзыве моем, ежели сие не переменится».