Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
– Генерал Пален.
– Молодец! За такой блестящий отход я дал бы ему орден Почетного Легиона, – говорил Наполеон, быстро шагая по палатке. Шпага била его по ноге.
Наполеону невольно вспомнилось то, что сегодня сказал Коленкур: «Мы, как корабль без компаса, застряли среди безбрежного океана».
«Да, – подумал Наполеон. – Это верно. Мы не знаем, что происходит вокруг: нет ни пленных, ни перебежчиков, ни шпионов. И нет населения: крестьяне уходят в леса».
Наполеон в раздражении бросил треуголку на стол, где широкой скатертью лежала карта, подошел к пологу, отделявшему кабинет от помещения дежурных адъютантов, и приказал:
– Вице-короля
Он продолжал ходить по палатке, не обращая внимания на Мюрата, который стоял, переминаясь с ноги на ногу.
Ни в одной кампании Наполеон не совещался ни с кем. Он всегда все решал сам. И теперь не собирался поступать иначе, тем более что знал: ни Мюрат, ни Бертье никогда не станут оспаривать его решений. Бертье боготворил императора, а Мюрат – боялся.
Бертье прибежал тотчас же, вице-король приехал через несколько минут.
Вице-король неаполитанский Евгений Богарне, талантливый полководец, советовал остановиться, дать отдохнуть войскам, подтянуть обозы. Он передал императору, что солдаты жалуются на быстроту и трудность похода, говорят: «Все, что мы вытерпели во время переходов по солончаковым степям Аравии, на спаленных солнцем возвышенностях Арагонии, в песках Ливийской пустыни, все это мы нашли здесь».
Наполеон знал и видел сам, что армия терпит в трудном походе большие лишения, что надо очень много лошадей, и из-за этого приходится бросать зарядные ящики и обозные фуры, но смотрел на все сквозь пальцы – на войне не без потерь.
– Русский арьергард отошел так, что не оставил после себя никаких следов, но тем не менее ясно: Барклай отступает к Смоленску. Надо подумать, почему он это сделал? Если отступил только для того, чтобы поскорее соединиться с Багратионом, одно дело. Но если русские станут отступать все дальше и дальше, как скифы, которые заманивали в свои безводные, пустынные степи? Не унаследовали ли русские вместе с территорией тактику и стратегию скифов? Ведь надо помнить основное правило войны: не делать того, что хочет противник. Надо организовать завоеванную Литву и Белоруссию и пополнить армию. – Он подошел к карте. – Две реки определяют нашу позицию: Двина и Днестр.
– Днепр, ваше величество, – поправил Бертье.
– Днепр, – повторил за ним Наполеон. – Наш правый фланг будет в… в Бобруйске, – прочел он, – а левый – в Риге. – Ригу он почему-то запомнил. – На всей линии устроим блокгаузы, провиантские магазины, преобразуем этот…
– Витебск, – подсказал Бертье.
– Витебск. Пригласим из Варшавы и Вильны польскую знать. Построим театр, вызовем, как в Дрездене, Тальма и Марс…
Он уже видел себя с очаровательной Валевской…
– Решено: первая кампания в России окончена. Воздвигнем здесь наши орлы! В тысяча восемьсот тринадцатом году нас увидят в Москве, а в тысяча восемьсот четырнадцатом году – в Петербурге. Война с Россией – трехлетняя война!
Он вынул шпагу из ножен и бросил ее на карту.
Маршалы расходились довольные: в императоре говорили разум, логика, говорил гений.
V
Неожиданный отдых у Витебска пришелся солдатам Наполеона по душе. Спокойнее и удобнее было размещаться в обывательских домах, чем где-либо в поле. Не приходилось мучиться с топливом для костров: заборы, сараи, полы, а иногда и окна и двери горели быстро и жарко. Проще обстояло дело с едой и питьем: в походе шагали без воды и без надежды на какую-нибудь еду, а здесь все оказалось на месте.
Артишоков и спаржи на
Куры беспечно бегали под ногами у старой гвардии, а петух наивно пытался петь на зарядном ящике.
Куриный бульон возбуждал в велите, фузилере и вольтижере [166] больший аппетит, чем вареная репа или кашица из немолотой ржи, которой питались на походе.
166
Велиты, фузилеры, вольтижеры – пехотинцы.
В первые дни французы и португальцы, итальянцы и вестфальцы, пруссаки и поляки – все были довольны постоем в Витебске.
В первую неделю не скучал в генерал-губернаторском дворце и сам император. Его захватила работа: он ежедневно отправлял в разные концы Европы около сотни писем.
В белом шелковом китайском халате, с пестрым мадрасским платком, обмотанным вокруг головы в виде чалмы, Наполеон медленно ходил из угла в угол по кабинету. Он диктовал выразительно, но чрезвычайно быстро одно письмо за другим, без всякого перерыва. Секретарь, скромный, тихий Меневаль, и адъютанты старались записать все, что диктовал император. Переспрашивать не полагалось.
Иной раз Наполеон сам набрасывал черновики писем. Рустан приносил ему черный кофе, он высылал всех из кабинета и садился за письменный стол. Писал Наполеон своими неразборчивыми, не поспевающими за полетом его лихорадочной мысли закорючками, которые мало походили на слова: у них не хватало половины букв. Сам император не всегда мог прочесть то, что написал минуту назад.
Написав, Наполеон стучал серебряным молоточком по столу: адъютанты должны были немедленно уносить черновики для переписки начисто. Разобраться в этом наборе малопонятных, наспех начертанных значков было очень трудно, но приходилось торопиться: из императорского кабинета вновь доносился настойчивый призывный стук молоточка – уже готов еще один черновик!
Император уделял много времени снабжению армии продовольствием. До сих пор никак не удавалось наладить правильную, регулярную выдачу пайков. Солдаты не получали водки, которая, по словам одного из главных врачей армии Наполеона, «так же полезна для французского солдата, как и для всякого другого». Солдаты, даже гвардия, питались кое-как.
Готовясь, к походу в Россию, Наполеон рассчитывал на то, что можно будет воспользоваться неприятельскими запасами, как бывало всюду, но в России редко удавалось захватить провиантские магазины: отступая, русские сжигали их. А жители деревень уходили в леса, унося с собою или спрятав запасы.
Весь транспорт «великой армии» был приспособлен для хороших, шоссированных европейских трактов и сравнительно небольших расстояний. Здесь же от самой Вильны шла тяжелая песчаная дорога с плохими мостами. Тысячи повозок так разбили ее, что фуры, нагруженные сверх меры, зарывались в песок выше втулки колеса, лошади рвали упряжь, выбивались из сил и наконец падали замертво. С каждой верстой обоз катастрофически уменьшался. В придорожных канавах и на обочине дорог лежали с поломанными колесами фургоны, телеги, зарядные ящики.